Читать книгу "Финита ля комедиа - Ирина Мельникова"

Да и по глазам определить совсем не сложно, что до сих пор еще пребывает Василий Иванович в хмельном угаре первых, самых счастливых дней супружества.

— Оля ваша никак нам не помещает, — успокоил его Тартищев. — К тому же мне хотелось бы и с ней поговорить. И, возможно, в первую очередь.

— Понимаю, — Сухарев неожиданно остановился на лестнице, по которой они поднимались к мастерской.

Взгляд его мгновенно утратил дружелюбие. Желваки на скулах вспухли. — Вас ее папаша послал? Это хромое животное? Так вы можете ему передать, что Оля теперь моя жена! И если он хотя бы раз еще посмеет встретить ее на улице или заявиться ко мне в дом, я ему непременно и вторую ногу сломаю. — И, ударив кулаком по перилам, Сухарев яростно процедил сквозь зубы:

— Ну, мерзость! Я тебя отучу, как над дочерью издеваться!

— Нет, я не по просьбе ее отца, — ответил Тартищев и не преминул поинтересоваться:

— Неужто слухи, что отец избивал Ольгу, правдивы?

Сухарев с горечью посмотрел на него:

— Какие там слухи? Это ведь не деспот даже, а чистейшей воды живодер! Вы бы видели, в каком состоянии ко мне прибежала Ольга! На ней ведь живого места не было, и все оттого, что директор театра отказался взять ее в труппу! Я готов был ему голову оторвать, но она меня не пустила. Боялась, что я сгоряча задавлю этого мерзавца. У меня, знаете ли, рука чисто русская, тяжелая! — Сухарев засмеялся и сжал ладонь в действительно приличных размеров кулак. — Я ведь по батюшке из казаков. Его прадед в Сибирь с дружиной Ермака пришел. Потому и считаю делом чести эту картину написать. — И без перехода вновь закинул удочку:

— Подумайте, Федор Михайлович! Пару сеансов всего? Или три?

Тартищев крякнул и покачал головой:

— Ох, и шельма вы, Василий Иванович! Кого угодно уговорите!

Сухарев радостно потер руки.

— Ну и чудесно! Я ведь даже мешать вам не буду!

Посижу у вас в кабинете с недельку, сделаю карандашные эскизы, потом маслом попробуем здесь, в мастерской…

Тартищев хотел возразить, что пара сеансов в его понимании означает нечто другое, но Сухарев уже распахнул перед ним двери мастерской.

Смешанный запах краски, льняного масла и еще чего-то незнакомого наполнял собой большую, залитую солнцем комнату. Тартищев даже прищурился от обилия света, который прямо-таки врывался в три окна: два, расположенных на стенах, и третье — в потолке. И поэтому казалось — солнечные лучи струились со всех «сторон, обрушивались на мастерскую настоящим водопадом. На полках и в углах мастерской громоздились гипсовые бюсты, головы, торсы, обломок мраморной колонны, языческие менгиры с изображением древних божеств, керамические сосуды, а на одном из подоконников на обломке сосновой ветки застыло чучело рыси, косившейся на Федора Михайловича абсолютно живым глазом.

На стенах в деревянных рамах и без подрамников висели разных размеров полотна. Еще больше холстов стояло возле стен. Несколько мольбертов, повернутых лицевой стороной к стене, раскрытый этюдник… Одно из полотен, самое большое по размерам, перегораживало мастерскую пополам, а из-за него выглядывало совсем еще юное женское лицо. Очаровательное, с огромными серыми глазами, в которых застыло любопытство, с маленьким носиком, испачканным в темной краске…

Женщина вышла из-за картины. Темные волосы стянуты в тяжелый узел. Широкая блуза с распашным воротом только подчеркивает изящество тонкой высокой шеи. Длинный, весь в разноцветных пятнах фартук, в который она завернута, словно дитя в пеленку, перехватывал тонкий поясок, отчего фигурка ее казалась выше и стройнее. И вся она напоминала собой молодую березку, вытянувшуюся среди дикой буйной поросли таежного буерака. В одной руке она сжимала кисть, в другой — тряпку, всю в краске.

Появление Тартищева ее явно не обрадовало. Улыбка медленно сползла с ее лица, а взгляд с любопытного сменился на испуганный. Она перевела его на художника.

— Не бойся, Олюшка! — торопливо сказал тот. — Федор Михайлович здесь Совсем не по поручению твоего отца!

— Простите, — Тартищев виновато развел руками и склонил голову в поклоне, — я совершенно случайно оказался поблизости, и решение нанести вам визит тоже родилось внезапно в силу некоторых обстоятельств. Вы позволите задать вам несколько вопросов?

— Задавайте, — тихо ответила женщина, — но я не знаю, смогу ли на них ответить.

— Отвечайте, что знаете. — сказал мягко Тартищев, заметив, что она едва сдерживает слезы. — И не переживайте слишком! Я не думаю, что вам сейчас что-либо угрожает, когда подобный защитник рядом. — И он кивнул на Сухарева. Художник явно настороженно наблюдал за их разговором.

— Да, да, — Ольга неожиданно улыбнулась, достала из кармана носовой платок и быстро промокнула им в уголках глаз, вытерла нос и показала рукой в угол мастерской. Оказывается, там, за нагромождением холстов и двух огромных глиняных кувшинов, из которых торчали хвосты сухих трав, замысловатые сучки и коряги, располагался низкий продавленный диван и украшенный резьбой и инкрустацией столик. — Присаживайтесь, — пригласила она и первой прошла к дивану.

— Я сейчас распоряжусь насчет чая, — сказал Сухарев и поспешно вышел из мастерской, так что Федор Михайлович не успел ни согласиться, ни отказаться.

— Вы желаете поговорить со мной или с Василием Ивановичем? — спросила Ольга. Только теперь она заметила, что до сих пор сжимает в руках тряпку и кисть, и, потянувшись, положила их рядом с одним из мольбертов.

— Ольга Евгеньевна, я вас долго не задержу! У меня к вам один вопрос, но я не исключаю, что он вызовет еще несколько. Я вас попрошу ответить на него максимально искренне, потому что от этого многое зависит, вполне вероятно и то, насколько быстро мы поймаем убийцу Полины Аркадьевны Муромцевой, а также Анны Владимировны Ушаковой и Раисы Ивановны Каневской. Вы ведь знаете об их страшной участи!

— Но… — Ольга поднесла сложенные ладони ко рту. Глаза ее округлились от ужаса. — Но Полина Аркадьевна… Разве ее тоже убили? Разве она?..

— Да, ее тоже убили, Ольга Евгеньевна, — сказал сухо Тартищев, — ее отравили. Отравили самым подлым образом в то время, когда она почувствовала себя наконец-то счастливой.

— Я знаю, — Ольга печально улыбнулась. — Я все знаю… — И покачала головой, — Бедная Полина Аркадьевна! Прекрасная Полина Аркадьевна!.. — Ольга Евгеньевна…

— Зовите меня просто Оля, — перебила его она и смущенно улыбнулась. — Я четыре дня замужем, но совсем еще не чувствую себя солидной дамой.

— Хорошо, пусть будет Оля, — с готовностью согласился Федор Михайлович, почувствовав перелом в настроении молодой женщины. — Скажите, как вы относились к Полине Аркадьевне?

— Я? — удивилась она. — А разве непонятно?

Я же сказала, что она была замечательнейшей из женщин!

— И по этой причине вы подарили ей свою картину?