Читать книгу "Божья кара - Виктор Пронин"

По толстой доске с перекладинами Амок вынес Наташу на берег и осторожно опустил на черную гальку с голубыми агатовыми вкраплениями. Саша под трубу, аккордеон и скрипку спел: «Прощай, мой Коктебель, ты мне не по карману. В иных краях теперь хмельные песни петь. Прощай, мой Коктебель, я опасаюсь спьяну вдали от милых мест проститься не успеть...» Жора, услышав родные свои строки, всплакнул, сам не заметив этого, Аделаида собственной ладошкой смахнула слезы с его щек, и поэт, уже не таясь, припал к ее обнаженному плечу...

– Все так и должно было случиться, – произнес Равиль, глядя в светлеющее небо.

– И чем все кончится? – спросила Наташа.

– Ничем, – безжалостно ответил маг, колдун и экстрасенс.

– И это нельзя изменить?

– А зачем? Это лучший вариант.

– Для кого?

– Для тебя, Наташа, для тебя, красавица. Вокруг тебя сейчас клубятся судьбы, ты в опасности, тебе надо быть осторожной.

– Но я хоть выживу?!

– Да, – ответил Равиль с некоторой заминкой. – Хотя... Смотря что иметь в виду.

– Это точно?

– Да. Да. Да, – повторил Равиль несколько раз.

– Когда несколько раз говорят «да», это означает «нет».

– Наташа, тебя это не касается. Все будет прекрасно.

– Но ты сказал, что все закончится ничем.

– Ничем – это и есть прекрасно.

– Лукавишь, колдун.

– Конечно, – тонко улыбнулся Равиль в ассирийскую свою бородку.

Оркестр играл «Мурку», «Отошли в предание притоны», «И ветер дул в распахнутые двери»... И действительно, на берегу Сердоликовой бухты время от времени возникало ощущение, что над головами гостей, потерявших чувство реальности, проносится невидимый и неслышимый ветер, перемешивая судьбы и события, перемешивая прошлое, настоящее и будущее. Но поскольку коньяка, каберне и мадеры было вдоволь, это никого не волновало, более того, забавляло. Как в молодости забавляют мысли о собственной смерти, которая случится так не скоро, так не скоро, что может и вообще не случиться...

Яхта «Мурка» колыхалась в волнах недалеко от берега, красные отблески от паруса бесновались в лазурных волнах, проносились по разгоряченным лицам, а воздухе сверкали два ножа... Нет-нет, ничего страшного, это просто слова из песни. Да, в воздухе сверкнули два ножа... Пираты затаили вдруг дыханье, все знали атамана, как вождя и мастера по делу фехтованья...

А ветер дул в распахнутые двери, в распахнутые судьбы, в распахнутую дыру в соседний мир...

Слова песни все произносили с каким-то нездоровым нажимом, будто клялись друг другу в чем-то, о чем нельзя говорить открыто, в чем и клясться-то нежелательно, поскольку клятвы эти хорошо слышны в потустороннем или, лучше сказать, параллельном мире, куда некоторые из веселящихся наведывались совсем недавно...

Чего не бывает на свежем морском воздухе, на черной гальке с голубыми агатовыми вкраплениями, в свете неверных и нервных бликов от алого паруса, чего не бывает, ребята...

А потом наступил вечер.

А потом наступила ночь.

И усталость.

Жора прикорнул, положив непутевую свою голову Аделаиде на колени, Андрей с Равилем полезли в воду, чтобы хоть немного прийти в себя. Слава Ложко сидел в сторонке, на возвышении, один, и чувствовались в его позе значительность и недовольство не то всей этой затеей, не то самим собой.

И Наташа с Амоком – они же у нас главные на этом берегу...

Так вот, Наташа с Амоком сидели рядом у гаснущего костра и молчали, глядя, как два поддатых, полуголых парня, команда яхты, вооружившись не то клещами, не то пассатижами, сосредоточенно выковыривали из алого паруса железные скобы, которыми он был прикреплен к парусу настоящему. Свернув кумачовые полотнища в комок, парни сунули их в черный пластмассовый мешок для мусора и забросили его в небольшую кладовку. Может, когда-нибудь и сгодятся в палубном хозяйстве.

– Прошу на борт! – прокричал Саша и первым ступил на доску с перекладинами, переброшенную с берега на яхту.

По прогибающейся, дрожащей доске поднимались осторожно, помогая друг другу. Потом рассаживались на лавках в слабом свете лампочки на мачте. Странность, какая-то неловкая странность была во всем этом. Ни радостных, ни пьяных возгласов, ни шуточек-подковырочек, будто все по глупости ли, в дурном ли азарте совершили что-то запретное, о чем потом и вспоминать-то будет совестно.

Отчалила «Мурка» в полной темноте, и только когда вышла из-за камней Лягушачьей бухты, вдали открылись огни ночного Коктебеля.

– Неужели вернемся? – пробормотал Жора.

– А ты сомневался? – спросил Равиль.

– Да. Возвращаюсь, будто с Огненной Земли.

– А это так и есть. Мы были очень далеко.

– Могли и не вернуться? – спросила Наташа.

– Могли, – кивнул Равиль, но ничего пояснять не стал. – Мы бросили вызов, – негромко пробормотал он. – Авось простится.

Коктебельские огни становились все ближе, уже можно было различить торговую площадь, писательскую столовую, напротив которой стояла голубая скамейка, дом Волошина... К пирсу причалили удачно, без толчка, но с яхты сошли молча, и опять возникло ощущение вины, будто невзначай, сами того не желая, кощунственно прикоснулись к чему-то святому, что не только руками трогать, а на что и глазеть не всегда позволительно...

Набережная уже была пуста. И все, не сговариваясь и почти не прощаясь, разбрелись в разные стороны. Слава, махнув всем рукой, зашагал к своему «Богдану», Аделаида с Жорой свернули к магазинчику «Коктебель» – там был самый большой выбор коньяков, Равиль с Андреем зашагали прямо, не сворачивая – хотели еще посидеть в «Богеме», Саша Баранов заночевал на яхте, а Амок с Наташей свернули влево, к калитке в парк Дома творчества.

Шли молча, ладошка в ладошку. Может, чувствовали, может, понимали – не надо ни о чем говорить. Слова сейчас, любые, не просто лишние, а даже вредные. Они доверили свою судьбу собственным ладошкам, и это было правильное решение.

Шли, не оглядываясь, и не видели, не догадывались, не замечали, как у них за спиной, словно из ночного воздуха, сгустилась черная фигура в надвинутой на глаза шляпе, в длинном пальто с поднятым воротником и с широкими штанинами. Некоторое время фигура шла за ними, не отставая. Они вместе пересекли темный, без единого фонаря, парк Дома творчества, а когда впереди забрезжила освещенная улица Ленина, шедший за ними человек ли, призрак как бы потерял уверенность, пошел медленнее и, не доходя до железных ворот, у которых неотступно сидел вахтер Муха, растворился без следа.

Наташа и Амок протиснулись в узкую калитку, открыли висячий замочек на двери своей каморки, вошли и, не зажигая света, в темноте, со стоном прижались друг к другу, будто и в самом деле вернулись из долгого, а то и опасного путешествия.