Читать книгу "Махинации самозванца - Илья Николаевич Романов"

на любой государственной службе быстро теряются потерявшимися трупами, загнобленные в подвалы бухгалтерии, уволены. Этот человек не романтик. Это не человек, это винтик системы.

Они идут служить ради власти, ради удовлетворения чувства, что они держат за яйца всех остальных, и очень сильно боятся, когда их самих хватают за яйца.

– Сейчас у нас парадокс, – умное слово, я услышал от жреца.

Помню, как я чуть не отключился по пьяни, когда он мне объяснял смысл слова. Умникам поясню, разговорный язык это одно, а язык учёных это другое. Не зря Сартр говорил: «Язык определяет сознание», а до него Маркс, а до Маркса ещё куча других людей, от Августина и до римлян, а от римлян и до греков, а то, что греки ссылались на египтян, то мы им не верим, греки же могли соврать.

Есть наказ от начальства. Есть последствия по жизни. Что-то говорить. Тем более угрожать бессмысленно, страшно знать, что ты ещё не всё сделал. Есть долина, которую делят захиревший маркиз и набравший силы граф, который в любой момент может объявить себя маркизом. Есть мы… Есть королевство… Есть война… Как долго проживёт тот, кто знает что-то лишнее? Как долго проживёшь ты после моей смерти?!

– Это угроза?! Ваше это слово?! Парадокс!

– Это факт! Не тобой начнут… И не тобой кончат…

– Это наглое…

– Кому ты перешёл дорогу? Вспоминай! Мы тут с тобой в одной лодке!

С последним, признаться, я пережал. Не надо играть в равноправие со служителями закона. Закон – это флюгер на ветру политики. Даже у самого рядового мента есть идея, что государство его ценит и любит, не даст в обиду… Оперов это не касается, они за идею. И лишь до той поры опера, пока не начнут сомневаться, зачем они работают. Времена и правительства разные, а суть одна…

– Это всё, что вы можете сказать?! – нагнал жути ич Пар-ви. Стращает меня. Вошёл в форму. Успокоился. Вершина закона, а значит, и справедливости. Только вот беда, справедливость не есть ответвление закона. Закон всего лишь общее от массового, но не есть справедливость. Развеивать заблуждения каждого служителя закона – это не только неблагодарно, но и глупо.

– Вы обвиняетесь в самозванстве! В клевете на короля! В разбое и нападениях на поданных короля! – включил голос ич Парви, придя в себя от моих речей. Истинный служитель закона, ну или точнее сказать, служитель тех, кто указывает.

– И у вас нет доказательств!

– Клятва!

– Которая не стоит ничего без других клятв!

– Я!

– Обвинил меня в измене короля! Клевете! Разбое и нападениях! – поймал я на словах клерка. – Тебе не кажется, что это выходит за грань твоих полномочий?! Хочешь умереть за одобрение твоего начальства. Дуэль ещё никто не отменял… А со мной достаточно бойцов, что сочтут… Даже, если я не выйду отсюда, мстители будут…

– Я никого не обвинял! Я только сказал, что сказал!

– Достаточно! Мы оба много что сказали! – смешало всё мысли чувство, что я в тупике. – Мы никому ничего не докажем… Тебе самому-то не смешно?! Два покойника в одной комнате… Кто раньше, кто позже – не важно…

– Вы забываетесь!

– Мы забываемся! За мной две тысячи людей, что признали меня своим сюзереном! Как считаете, они будут молчать или бездействовать?!

Опять молчание. Сопение клерка. Я не то чтобы безмятежен. Всё проще и сложнее одновременно. Я устал жить. Я пожил своё. Мне важно только одно, не когда, а как. Надеюсь, я не доживу до того момента, когда мне будет пофиг «как». Я видел их. Тех, кому было пофиг «как». Герои, идолы для подражания и пустые глаза. За яростью и жаждой убийства кроется только одно: «добей».

Саранча так и не смог понять, почему он не такой уж плохой человек, сын адвоката и судьи, был послан на хрен, а я, волосатый металлист, пил с бывшим альфовцем и говорил с ним на «ты», несмотря на два десятка лет разницы.

Всё просто. Я не винил его. Не презирал. И тем более не унижался перед ним. Я его понимал, хоть между нами было более двадцати лет. Видимо, это моё проклятье, видеть. За каждое слово отвечу своей душой. Было. Мне его жаль. Я его видел. А он, наверное, видел моё проклятье. Смешно. Цепной пёс государства и я, тот, кто плюёт на всё, кроме долга совести…

– Вы смете угрожать третьему советнику второго отдела?! – завопил ич Парви.

Дверь распахнулась, и в комнату залетели два тела. Мордастые, накачанные и с отсутствием мозга. Идеальное мясо. В руках дубинки, обтянутые кожей, чтобы не калечить…

Это он зря! Он этими словами прокололся, что он просто винтик в механизме. Он ничего не решает. Очередная пешка, подставленная под удар. Ударит – молодец. Облажается – сам дурак.

– Какие угрозы?! – я усмехнулся, хотя у самого жопа уже свистела на всех частотах. – Я предположил!

– Я… – не находил нужных слов ич Парви. – Он…

– Решай! – всё, что смог я сказать.

– Вон! – нашёл в себе крохи самообладания клерк. Два амбала ретировались из комнаты. – Иди! С тобой свяжутся!

Коротко и понятно. Не радовало только одно, первый раунд я выдержал, а вот сдюжу ли второй – это другой вопрос…

Мы уехали. Могр молчал. Гумус суетился в седле от вопросов. Ивару было всё пофиг. Я же… Я тоже молчал, ничего ещё не известно.

Ехали мы обратно не как было короче, через Злой в Странный, а через Небесный в Странный. На то моя прихоть… Более того, мы осели в кабаке Небесного. Я трезвый. Тем хуже. Улыбаюсь. Настоящей улыбкой. Улыбаюсь…

Смешные. Долг, честь, совесть – это всего лишь слова. За словами либо стоит чувство, ощущение этих слов, либо не стоит ничего. Со мной всё просто. Я устал. Повеселиться религия не позволяет. Совесть твердит другое, про общее, про долг перед обществом. Честь – это вообще что-то эфемерное, то, что ты должен перед собой в тончайшем разрезе, или то, что ты должен перед обществом в целом.

В одном случае это совесть. В другом случае это «потеря лица» у китайцев, англичан и прочих неполноценных, у которых такого понятия нет даже в языке, а только что-то подобное, объясняющее одно слово пятью словами.

Те, кто уверен, что знает английский больше профессоров, пожалуйста, спорьте с ними. Я лишь доношу до вас то, что давно лингвистами принято за аксиому…

Я не пил. Смотрел, как мои пьют. Могр и Ивар почти не пили. Гумус само собой не пил. За мелким функция надсмотра за