Читать книгу "Только с дочерью - Бетти Махмуди"

– Это бесчинствуют афганцы, – заключила Эллен. – В Иране полно афганцев, они здесь без женщин, вот и насилуют каждую, кто попадется.

Вскоре после этого к нам заглянул Маджид. Я пересказала ему то, что мне поведала Эллен.

– Да, это правда, – подтвердил Маджид. – Такое случается каждый день. Ходить одной действительно опасно. Будь осторожна.

Как-то днем позвонила Ассий и, чуть не плача, сказала:

– Я боюсь. Только что из Америки позвонила твоя мать, и я сказала ей, что вы переехали. Она спросила твой новый номер телефона. Я ответила, что не знаю, тогда она рассердилась и назвала меня лгуньей. Я дала ей твой номер, но теперь у меня наверняка будут неприятности с даби джаном.

– Не волнуйся. Махмуди нет дома, так что все в порядке, – уверила я ее. – Повесь трубку, чтобы мама могла до меня дозвониться.

Несколько мгновений спустя зазвонил телефон. На другом конце провода я услышала дрогнувший мамин голос: «Здравствуй». Папа тоже был у телефона. Я с трудом могла говорить из-за огромного комка, стоявшего в горле.

– Как твои дела? – спросила я у отца.

– Неплохо, – отозвался он. – Было бы желание, а выход найдется. – Его голос звучал безжизненно.

– Как твои дела? – спросила мама.

– Лучше. – Я рассказала им о нашем новом доме и о моей относительной свободе. – Как там Джо и Джон? Я так по ним скучаю!

– Хорошо, уже становятся мужчинами, – ответила мама.

Джо работал на «Ай-Ти-Ти Хэнкок» во вторую смену. Джон, студент-второкурсник, играл в футбольной команде. Как же мне хотелось быть рядом с ними!

– Передайте им, что я их очень люблю.

– Непременно передадим.

Мы договорились о расписании звонков. Мы могли спокойно переговариваться по средам и четвергам, когда Махмуди был в больнице. Правда, для этого им придется вставать в три часа утра, но было ради чего. Мама сказала, что на будущей неделе постарается организовать разговор с Джо и Джоном.

На следующий день я навестила Ассий, чтобы создать ей алиби. Затем, вернувшись домой, сказала Махмуди, что, пока я была у нее, позвонили мои родители и я дала им наш новый номер телефона.

– Хорошо, – сказал он.

Он вовсе не рассердился на то, что я с ними поговорила, и, казалось, был рад такому совпадению.

* * *

– Заходи на чашку чаю, – пригласила меня по телефону Шамси.

Я спросила у Махмуди разрешения.

– Конечно, иди, – сказал он.

Разве он мог ответить иначе? Он уважал Шамси и Зари и вовсе не хотел, чтобы они узнали о том, как он относился ко мне в недавнем прошлом.

Чаепитие прошло замечательно. Мы с Шамси мгновенно подружились и впоследствии проводили вместе много летних дней.

Шамси жила в своем прелестном доме неподалеку от нас только два месяца в году, но на этот раз она намеревалась задержаться в Тегеране дольше обычного, так как они с мужем продавали дом, с тем чтобы по возможности перевести свои средства в Калифорнию. Шамси не терпелось вернуться в Калифорнию и обрубить концы, привязывавшие ее к Ирану, однако предстоящая разлука огорчала нас обеих, так как мы испытывали друг к другу сестринскую привязанность.

– Не знаю, как я смогу уехать в Калифорнию и оставить здесь Бетти, – как-то раз сказала она Махмуди. – Ты должен отпустить ее со мной.

Ни я, ни Махмуди не проронили ни слова, боясь разбередить раны.

Шамси была лучом света в моей жизни, однако я не отваживалась ей открыться в течение нескольких недель. Я знала, что могу рассчитывать на ее поддержку, но сомневалась в ее благоразумии. Она помчится к Махмуди и начнет упрекать его в том, что он держит меня здесь силой. Ее естественная реакция могла восстановить против меня Махмуди как раз тогда, когда мне удалось добиться таких успехов. Итак, я наслаждалась общением с ней, но держала свою тайну при себе до тех пор, пока постепенно она сама о многом не догадалась. Возможно, о моем положении красноречиво свидетельствовало то, что я испрашивала разрешения Махмуди на каждый свой шаг. Я должна была предварительно согласовывать с ним все: любой мой поход, любые расходы.

И наконец однажды, когда я сказала ей, как беспокоюсь об отце, который остался в Мичигане, она спросила:

– Так почему бы тебе не съездить и не повидать его?

– Я не могу.

– Бетти, ты совершаешь огромную ошибку. – И она поведала мне свою историю: – Однажды, когда я жила в Шуштаре, а мой отец здесь, в Тегеране, у меня возникло дурное предчувствие. Что-то говорило мне, что я должна поехать к отцу, и я поделилась этими мыслями со своим мужем. Он сказал: «Поедешь в следующем месяце, когда начнутся каникулы». Мы крепко поссорились – единственный раз за все время нашей совместной жизни. «Если ты не отпустишь меня к отцу, – сказала я, – мы расстанемся». «Хорошо, поезжай», – ответил он.

Когда Шамси приехала в Тегеран к отцу, то узнала, что на следующий день он должен был ложиться в больницу на обычное обследование. В тот вечер они проговорили допоздна – вспоминали прошлое, рассказывали друг другу свои новости; утром она проводила его до больницы, где он и скончался в тот же день от сердечного приступа.

– Если бы я не послушалась своего внутреннего голоса и не повидала бы отца перед смертью, я никогда бы себе этого не простила, – сказала Шамси. – Если бы даже мне пришлось развестись со своим мужем, я бы все равно поехала к отцу. То же самое следует сделать и тебе.

– Не могу. – Слезы потекли у меня по щекам. И я рассказала ей почему.

– Даже не верится, что Махмуди на такое способен.

– Слава Богу, мы переехали, и сейчас все хорошо. Я счастлива дружбой с тобой, но, если он узнает, что ты в курсе дела и что я так рвусь домой, он запретит мне с тобой видеться.

– Не беспокойся. Я ничего ему не скажу, – уверила меня Шамси.

Она сдержала слово. Однако с этого дня ее отношение к Махмуди заметно изменилось. Теперь она держалась с ним холодно и отчужденно, подавляя гнев, скрывая свои чувства не лучше, чем кружевная чадра – ее платье.

Кончилось лето. Подошло время августовской военной недели – мрачное напоминание о том, что нас с Махтаб держат в Иране вот уже больше года. Каждый вечер на улицах проводились шумные демонстрации. Мужчины маршировали строем, совершая при этом обряд самобичевания. В определенном ритме они, перекидывая цепи за плечи, били себя ими по голым спинам – сначала через правое плечо, потом через левое. Под непрерывный, монотонный речитатив они доводили себя до исступления. По их спинам струилась кровь, но они не чувствовали боли.

С экрана телевизора неслись особенно озлобленные речи, но я старалась пропускать их мимо ушей – теперь-то я знала, что у иранцев между словом и делом огромная пропасть. Все эти гневные тирады и громкие завывания не более чем тараф.