Читать книгу "Сладкая горечь - Стефани Данлер"

– Это ужасно. Вам только бы бессмысленно карать, как чертовой кассирше на платной трассе.

Двери на улицу открылись, и оттуда пахнуло теплом. Вполне возможно, это был первый настоящий день весны.

Мы сидели в пустом зале, окна залепил свет уличных фонарей. Этот непривычный свет на фоне светлого неба говорил, что привычный ход жизни безвозвратно нарушен. Владелец лучился и расточал улыбки, пока пожимал инспектору руку. Я все еще ждала взрыва: чтобы кто-то бухнул кулаком, чтобы полетела медная сковорода, чтобы кто-то охнул. Когда владелец посмотрел на нас, я поняла, что такого никогда не произойдет.

– Прежде всего, – произнес он, молитвенно складывая ладони и принуждая нас сосредоточиться на своих словах, – я хочу поблагодарить вас за вашу приверженность своему делу и терпение сегодня вечером. То, что случилось тут сегодня, никоим образом не отражает вашу работу, нет, это говорит о том, насколько старо само здание. Это старое здание, и это старый ресторан. И мы этим гордимся. Но, по мнению департамента здравоохранения, многое работает против нас. У нас все еще самый чистый ресторан ниже Двадцать третьей улицы. И это благодаря вам. Благодаря Шефу, благодаря Говарду. Я хочу извиниться за эту суматоху. Многим из вас непонятно, чем именно я занимаюсь. Я сижу за столом в корпоративном здании через улицу, я раздаю интервью, мое фото появляется в газетах, я открываю новые рестораны. Но единственная моя функция здесь – и так было с самого первого дня – сделать все, чтобы вы, ребята, могли идеально выполнять свою работу. Это все, что я делаю. Я создаю подмостки, на которых вы – кровь, нутро и сердце ресторана – могли бы блистать. Могли бы превзойти самих себя. Сегодня я вас подвел, и я прошу у вас прощения. – Он понурился. Когда он снова поднял голову, то встретился глазами с каждым из нас как с равным. – Предполагается, что ресторан будет закрыт три дня максимум, пока будут проводиться кое-какие работы по укреплению стен в подвале и позади бара. Мы свяжемся с завсегдатаями и объясним им ситуацию. Те из вас, у кого были смены в эти дни, получат компенсацию…

И так далее в том же духе. У меня было такое чувство, что меня пришпилили к стулу. И это было правдой. Я бросила взгляд на Симону, и щеки у нее были мокрые, Джейк стоял позади нее, словно на страже. Впервые за двенадцать с чем-то лет ресторан закрывался.

Я забыла, за чем именно меня послал Говард. Мне бы хотелось сказать, что за синей папкой, в которой были чек-листы, номера телефонов и страховки.

Помню, как поднималась по ступенькам на Антресоль с сознанием важности моей миссии. Помню, что на мне были золотые серьги-обручи. Помню, как сдвинула бумаги на столе. И я помню ее почерк. Я видела его каждый вечер: в ее блокноте, когда она записывала заказ, на белых досках, где подсчитывались порции ограниченных блюд дня, и на полях энциклопедии вин, которая хранилась в серванте официантов. Экстравагантный размашистый почерк с росчерками, который выглядел выгравированным, который сильно кренился влево, словно стремился за край страницы.

Я увидела «Симона», я увидела «Джейк», я увидела «длительный творческий отпуск», «Франция» и «июнь месяц». Я уловила слова, но не их смысл. Я взяла со стола листок. Он выскользнул у меня из рук. Подушечки моих пальцев не могли его ухватить, ногти не могли подцепить. Я слышала дыхание, но мне не хватало воздуха. Внутри меня захлопнулись заслонки, сначала за глазами, потом в горле, потом в груди, потом в животе. Вот что происходит, когда тело предчувствует удар. Оно одевается в броню. Податливый разум тщетно корчится, чтобы – пусть даже на несколько секунд – увернуться от законов логики, от любых суждений и любых выводов.

Это был бланк заявления на отпуск – из тех жутких распечаток, над созданием и архивированием которых Зоя корпела дни напролет. А еще это было в должностных инструкциях: все заявления на отпуск должны быть одобрены Говардом по меньшей мере за месяц. Ресторан был так тщательно укомплектован, что внезапные отлучки не допускались, ведь каждую смену выстраивали вокруг сильных и слабых сторон старших смены. Продолжительный отпуск требовал радикального пересмотра графиков. Но Говард стремился удержать сотрудников и приберегал для них места. Он поощрял нас брать «творческие отпуска», как он их называл.

Наконец до мозга дошло то, что видели глаза: Симона просила «творческий отпуск» во Францию на весь июнь и просила его для себя и для Джейка. Заявление было подано Говарду за три дня до обеда по случаю моего дня рождения. Я мысленно увидела завитки дыма от свечи, когда ее задувала, увидела десятки обжигающих тарелок в окошке выдачи, запару с подачей напитков в баре, поездки в метро, лицо спящего Джейка, удовлетворенное лицо Симоны, – передо мной предстали недели, прошедшие с того вечера. Я упала в кресло Говарда. Одобрение получено два дня назад. Когда я попыталась вспомнить, что делала два дня назад, то словно бы уткнулась лицом в стену.

Я велела себе успокоиться, впитывать информацию, не шевелиться. Возможно, это ошибка. Возможно, я что-то неверно поняла.

– Эй! – По пути к шкафчику я тронула Симону за плечо. – Можно с тобой поговорить?

– Я переодеваюсь, – отстраненно ответила Симона.

Расплывшаяся тушь затекла ей в морщины вокруг глаз. В раздевалке было людно, все наше стадо очутилось тут разом. Поговаривали о том, чтобы поехать есть бургеры в «Старый город» в «Утюге», раз час еще ранний. Потом все завалятся в «Парковку». Со слухом у меня было неладно, я слышала наслоения хорошо знакомых голосов, но с трудом различала слова, мне казалось, их заглушает гудение лампочек под потолком. Я посмотрела на Симону. Она прижимала свои «полоски» к груди над лифчиком, и я невольно поискала ее татуировку, словно она мне что-то объяснит, словно она послание, которое написано мне, но которое я пропустила. Так оно и было. Они ведь были помечены. Пошатнувшись, я оперлась о шкафчик, чтобы не упасть.

Всякий раз, когда я спрашивала его про ключ, то получала в ответ: «Это пустяк, это не ключ к чему-то, татуировка – это просто татуировка, и существовать она будет не дольше, чем кожа». Как же я восторгалась, когда он говорил со мной в такой неопределенно буддистской, неопределенно нигилистской манере. В реальности же это была скверно выполненная наколка, которая предостерегала любого, на них смотревшего, что они недоступны.

Я все моргала и моргала, ресницы у меня слиплись, глаза словно запорошило пылью.

– Одолжишь мне косметику, Симона? Я свою забыла.

Я стояла в очереди к зеркалу позади Хизер, думала о том, чтобы спалить ресторан. И что с того, мысленно спросила я свое отражение. Это всего лишь месяц во Франции. Это просто одинаковые татуировки. Они просто выросли вместе. Сколько раз я употребила слово «просто», пытаясь отмахнуться от чего-то, что так явно требовало моего внимания. Мой взгляд говорил: остановись, это что-то очень важное.

Все, что я вообще когда-либо узнавала об этих двоих, связывало их еще крепче, выдавливая между ними весь воздух, весь свет. Почему я последняя обо всем узнаю и почему, когда мне кажется, что я что-то узнала, у меня земля уходит из-под ног?