Читать книгу ""Красная капелла". Советская разведка против Абвера и Гестапо - Владимир Пещерский"

— Это люди, которых ваш дядя вовлек в антигосударственный заговор!

— Не может этого быть! — воскликнул Хавеман.

— Ваш дядя поначалу тоже удивлялся, что дело так разрослось, — не без самодовольства усмехнулся гестаповец. — Но потом, делать нечего, признал свою вину в том, что сбил доверчивых овечек с пути истинного.

Хавеман рассматривал фотоальбом, узнавая некоторых родственников и друзей Арвида Харнака. Но было немало и таких, с которыми он столкнулся впервые.

— Обратите внимание на этого солдата, — прервал размышления Хавемана следователь. — Какие люди падают к нам с неба. Москва не поскупилась на подарки для рейха. — По мнению Хавемана, парашютист находился в гестапо уже в начале октября.

— Нет, никогда не видел этого человека.

— Вы не ошибаетесь? Может, память подводит?

— Да нет, с памятью все в порядке.

Неожиданно для себя Хавеман услышал вопрос, которого никак не ожидал.

— Скажите, лейтенант, почему вас называют Итальянцем?

— Кто, я — Итальянец?! Первый раз слышу об этом.

Следователь быстро вынул из ящика стола досье с

допросами Арвида Харнака, нашел нужную страницу.

Хавеман прочитал в показаниях А. Харнака, что весной 1941 года якобы советник посольства СССР в Берлине Эрдберг поинтересовался, на кого мог бы в дальнейшем ориентироваться Советский Союз. Харнак назвал несколько имен, в том числе своего племянника.

— Мне ничего об этом не известно, с дядей мы на этот счет не говорили.

Хавеман внезапно вспомнил, что какой-то разговор с дядей все же вел, но о чем, не мог восстановить в памяти. Следователь внимательно наблюдал за выражением лица допрашиваемого.

— Вам действительно нечего вспомнить, Хавеман?

— Я уже ответил по существу вопроса, добавить мне нечего.

— Многие упорствовали в этом кабинете, пока не отведали плетей. Смотрите, чтобы вам не пришлось пойти по их стопам.

Следователь взял папку с листовками, брошюрами и выходившей в подполье газетой «Иннере фронт».

— Вот эта листовка вам о чем-нибудь говорит?

— Нет. — Хавеман вернул следователю небольшой листок газетной бумаги, имевший, по мнению гестаповца, взрывоопасную силу.

— Теперь взгляните на эту листовку.

Следователь, как фокусник, извлекал из досье все

новые материалы.

— Чтобы не выглядеть круглым идиотом, — признался впоследствии Хавеман, — я, наконец, заявил, что одну листовку видел и обсуждал с дядей.

Следователь тут же зафиксировал улику против Харнака и на следующем допросе показал Хавеману объяснения дяди.

Харнак признал, что действительно обменивался с племянником мнениями по поводу листовки, но лишь потому, что точки зрения его и племянника существенно расходились. Хавеману стало не по себе. Это состояние не ускользнуло от следователя.

— Вы что-то хотите добавить?

— Нет, тут все сказано.

— Будем считать, что на этом наши деловые встречи пока прекращаются. О том, какие военные секреты вы передали дяде, вас допросит военный прокурор Редер.

Об этом В. Хавеман рассказал на Лубянке в начале 1944 года.

В феврале 1942 года он был приговорен к девяти месяцам тюрьмы за «недонесение властям по факту государственной измены». В апреле 1943 года заключение было заменено отправкой на Восточный фронт. Хавеман был назначен начальником пункта радиослежения на полуострове Керчь. В ноябре 1943 года его ранили в обе ноги и взяли в плен.

Это был единственный случай, когда кто-то из окружения А. Харнака — Шульце-Бойзена оказался волею судеб в советском плену. На советско-германском фронте между тем находились Бодо Шлезингер (расстрелян), Карл Беренс (был под Ленинградом, отозван и повешен в Берлине), граф Кай фон Брокдорф (расстрелян на фронте эсэсовцами), Альфред Траксель (убит в бою). Кого или что они защищали на фронте, на войне, против которой выступали и которую пытались предотвратить? Не жалкий ли конец они предпочли для себя? Что ж, каждый выбирает свою судьбу сам. Люди чести, они предпочитали борьбу в подполье, тяжелую и рискованную, сдаче в плен.

С Хавеманом беседовали впоследствии офицеры немецкого отдела внешней разведки. Начальник отдела А.М. Коротков поручил им выяснить обстоятельства провала Корсиканца и Старшины.

Хавеман, беседуя с разведчиками, припомнил обрывки замечаний, сделанных следователем в разговоре по телефону, и то, что услышал на суде. Из этого у него сложилось впечатление, что осведомленность гестапо об организации Харвака — ШульцеБойзена основывалась главным образом на результатах расшифровки перехваченных радиограмм. Но не исключено, что у гестапо могли быть еще какие-то источники. По словам Хавемана, Арвид Харнак все отрицал несколько недель. Но, видя, как из-за этогс страдают другие арестованные, подтвердил сведения об организации, уже известные гестапо. По мнению Хавемана, во время следствия Харнак показал себя как стойкий и бесстрашный боец.

Героически вел себя в тюрьме Карл Беренс. К нему был проявлен повышенный интерес, как к связнику между Харнаком и радистом Коппи, и гестаповцы рассчитывали услышать от него ценные признания. Но ничего не добились. По словам Хавемана, Траксель сообщил одному из членов организации, что радиоразведка установила, кто скрывается под таинственными кличками, и гестапо вело их активную разработку. В руках гестапо оказался Адольф Гримме (Новый). Гестаповские следователи пытались установить, насколько тесно он связан с организацией и как глубоко проник в структуру рейха.

Коротков внимательно прочитал все показания Хавемана. На их основании он пришел к выводу, что провал Корсиканца и Старшины произошел в результате того, что немцы раскрыли код, оказавшийся в их руках. Но каким образом это произошло? Не исключалось предательство в одном из звеньев разведывательной цепи. Не имея в тот момент полных данных, Коротков допускал подобную возможность. «Непонятная» шифротелеграмма Франца (он и был тем солдатом, упавшим с неба, в котором следствие проявило особую заинтересованность), полученная Центром в октябре, была, следовательно, сигналом опасности, поданная Хесслером. Свои соображения Коротков доложил П.М. Фитину, который принял их к сведению.

В июне 1944 года по его просьбе Хавеман был возвращен в лагерь для военнопленных номер 27 под Красногорском.

Характерно, что, находясь в советском плену и будучи допрошенным, Паннцингер отзывался, например, об Арвиде Харнаке, Харро Шульце-Бойзене и Курте Шумахере как о людях чуть ли не «малодушных», приписав им немыслимые пороки. Хотя никто ему всерьез уже не верил. Начальник абвера-III (контрразведка) генерал Бентевеньи на Лубянке не подтвердил показания Паннцингера и, более того, отозвался о Шульце-Бойзене как о мужественном человеке, презиравшем смерть и ненавидевшем нацизм.