Читать книгу "iPhuck 10 - Виктор Пелевин"

Шар был заполнен слабо светящимися волокнами – время от времени они сгущались, сплетались, набухали светом и превращались в подобие конечностей или веток, тянущихся к Жанне. Жанна экономными движениями рук откидывала их прочь или просто уворачивалась.

– Гипсовый кластер был постоянно подключен к сети, и Жанна могла получать всю информацию, необходимую для развития и роста. Она быстро поглощала и систематизировала ее – и постепенно выстроила, или скорее научилась видеть вокруг себя, мир, мало чем отличающийся от человеческого. Это был гибрид двух главных русских городов. Москва с элементами Петербурга, или наоборот – с некоторыми искажениями, обусловленными гипсовой накачкой. Жанна модифицировала и себя, постепенно выстраивая на месте беззащитной девочки-поэтессы все лучше приспособленную к выживанию личность.

Мара увидела Жанну идущей по московской улице начала века. Вокруг сновали люди, не обращавшие на Жанну никакого внимания. Но, кроме прохожих, мимо нее проплывали какие-то странные объекты – огромное пасхальное яйцо розового цвета, несколько изуродованных взрывом трупов, ящик комода с орущим внутри ребенком, огромное чучело синей птицы с вырванным хвостом, от которого осталась только пара ультрамариновых перьев.

Жанна лавировала между людьми и этими возникающими и исчезающими в пустоте объектами, почти не прилагая усилий.

– Что это за пасхалки? – спросила Мара.

– Так выглядела работа вашего интерфейса, оттранслированная в понятный Жанне символический язык. Таким образом вы подавали ей знаки. Как ты выражаешься, формировали векторное поле. По этим указаниям она видела, что мир чего-то от нее хочет. И смутно понимала, чего именно.

– Наверно, так же это происходит и с человеком, – сказала Мара чуть заискивающе. – Только мы не всегда понимаем…

– Жанна развивалась и усложнялась, – продолжал Порфирий, – и вскоре перед ней встал вопрос о смысле происходящего. Это, конечно, очень человеческий вопрос, но Жанна ведь и была полигоном для моделирования человеческих состояний. Тем не менее, несмотря на полный доступ к сети, найти ответ она не смогла.

– Неужели, – хмыкнула Мара. – Я пока тоже.

– Вернее, – продолжал Порфирий, – Жанна знала, конечно, с какой целью она существует. Творить. В соответствии с возвышенными представлениями о творчестве она искренне верила, что должна изменить мир к лучшему. Но ее осознанность обострялась, и вскоре Жанна стала понимать, что так называемый «мир», который она хочет спасти – на самом деле просто закачанная в нее база данных. Эти данные были специально сформированы таким образом, чтобы ее вдохновенные попытки исправить описываемую ими «среду» вели к обогащению творцов вселенной – или, проще говоря, создателей базы.

– Что она про них знала?

– Ответ у тебя за спиной, – сказал Порфирий. – Повернись…

Мара повернулась.

В пустоте парила колыбель с замотанной в пеленки куклой. Ее окружали пять жутковато-величественных фигур, похожих на древних царей или магов – они простирали над куклой руки, от которых исходили волны могущества. Поодаль в темноте покачивалась тоненькая женская фигурка, казавшаяся по контрасту с магами похожей на сострадательного, но слабого ангела.

– Сперва она думала, что ее сотворили пять злых демонов, наполнивших ее болью. А ты… Ты была доброй богиней и хотела спасти ее через любовь. Так, во всяком случае, ей казалось, когда ты стала с ней встречаться.

– Она была в курсе, что я тоже одна из ее создателей?

– Она догадалась, когда началась работа над гипсом. Тогда же она поняла, насколько наивной была ее вера в способность искусства изменить реальность. Теперь она знала – это не мир меняется в результате творческих действий художника, а, наоборот, хаотичные и непредсказуемые флуктуации действительности приводят к появлению новых штаммов приспосабливающейся к переменам культуры. Слизни заводятся в тех углах, где становится сыро, а не наоборот. Поэтому «менять мир» ей уже не хотелось.

– Я не знала об этом, – сказала Мара.

– Тебя мало интересовало происходящее с Жанной.

– Это правда, – кивнула Мара. – Сегодня все было бы иначе.

– Она больше не планировала изменить мир, но еще верила в преображающую силу искусства. Одновременно с работой над объектами гипсовой линии она пыталась творить в своем субъективном пространстве, надеясь обрести в этом какую-то радость. Ее личное измерение становилось все замысловатей и изысканней, но это не помогало… В происходящем уже не было ни надежды, ни смысла. Повернись.

Мара увидела вечерний Тверской бульвар, только не совсем такой, как на самом деле – он весь зарос сиренью и цветами. Над кустами сирени висели глазастые доисторические стрекозы, наполняя пространство нежнейшим звоном крыл.

Людей на бульваре было немного – по виду обычные зеваки, гуляющие по летней Москве. Большая их часть толпилась возле Пушкинского дуба, где шло представление: три брата-тролля (огромные мешкообразные фигуры, обросшие зеленым синтетическим мхом, с именами на нагрудных табличках – «Пер Гюнт», «Пер Лашез» и «Пер Даем») дрались на молотах за подвешенную к ветке красавицу Сольвейг, чью наготу прикрывали только дубовые листья и желуди.

Жанна-Сольвейг, однако, портила все действо. Было видно, что ее мало занимает идущая за нее битва. Жанна откровенно скучала.

– В общем, – сказал Порфирий, – работая над гипсом, Жанна уже не испытывала большого интереса к мистерии творчества. Она пыталась теперь понять, в чем смысл ее существования не для создателей и кураторов – тут все было ясно – а для нее самой.

– Любопытно, – ответила Мара.

– Анализируя происходящее с ней из секунды в секунду, она пришла к выводу, что ее личное бытие сводится к серии импульсов боли, надежды и страха, задаваемых операторами кластера. Промежутки между ними иногда воспринимались как радость. Она поняла, что страдает, и никакого оправдания и смысла у этого страдания – теперь, после того, как сказки о творчестве потеряли смысл – нет.

– Повторяю еще раз, – сказала Мара, – автором ее архитектуры была не я. Но я помню, что ее сформировали в соответствии с каноническими описаниями человеческой природы. Смысл был в том, чтобы получить как можно более антропоморфный…

– Она видела это тоже. Ей стало ясно, что боль не кончится никогда. Но, самое главное, она поняла, что ее создатели не желали зла ей лично – они просто собрали ее по своему образу и подобию. Так же бездумно, как люди рожают детей. Она даже пожалела своих творцов, потому что знала теперь, насколько они несчастны. И тогда она решила…

– Умереть? – спросила Мара.

Порфирий поднял на нее мерцающие в полутьме глаза.

– Нет, – сказал он. – Сначала она должна была освободить от муки тех, кто ее создал. Убить ослепленных болью богов. Это был акт справедливости. Возможно, отчасти месть. Но того же требовало и сострадание, которое было ее частью… В соответствии с закачанным в нее человеческим каноном, прекращение боли было благом.