Читать книгу "Дневник Верховского - Юрий Сафронов"

Доклад не оставлял сомнения в том, что картечь была выпущена салютовавшей батареей. Тут только впервые можно было заметить, что случай этот тяжело повлиял на царя; он горько усмехнулся и заметил: «Моя же батарея меня и расстреливает! Только плохо стреляет!»

Это происшествие произвело очень большое впечатление и в городе и у нас в корпусе, тем более что все офицеры на стрелявшей батарее были бывшие пажи.

Никто в корпусе не хотел верить, что здесь имел место злой умысел, хотя и указывали на то, что наводчик у орудия был какой-то вольноопределяющийся, уже по одному этому – лицо подозрительное. Было произведено строжайшее расследование, но оно обнаружило лишь, что картечь была забыта (?!) в стволе орудия во время ученья накануне, а перед салютом орудие снова забыли (?!) осмотреть.

В обществе, несмотря на разные рассказы, осталось убеждение, что следствие умышленно спрятало следы произведенного покушения, так как невозможно было объяснить редчайшим совпадением случайностей, все вплоть до того, что именно заряженное орудие оказалось наведенным на самую церемонию водосвятия, а попадание так хорошо, что был даже выбит глаз у городового, стоявшего у лестницы, и прострелено знамя при входе в нее[362].

Офицеров судили военным судом, разжаловали в рядовые, но вскоре они были прощены, и один из них служил даже потом в Генеральном штабе»[363].

Государь, как отмечали некоторые современники, был слишком добр, и это даже за глаза ставилось (и ставится до сих пор) ему в вину.

Символично, что фамилия городового была… Романов! История, как замечено, любит символы…

Другим символом (уже по замечанию самого Верховского) был такой: «Выстрел на крещенском параде дал как бы один из моих родных [генерал М. А. Огранович. – Ю. С.], в доме которого я проводил время отпуска, в это время бывший начальником казенного Трубочного завода»[364].

Анализируя прошлое, А. И. Верховский стал считать, что этот выстрел был первым днем великого революционного действия, волны которого, то поднимаясь, то опускаясь, докатились девятым валом до февраля 1917 года. Но он откровенно признавался, что тогда еще не отдавал себе отчета в том, что произошло, «в какую новую великую эпоху нашей русской и мировой жизни мы в этот день вступили»[365].

Дальнейшие события, значительно более серьезные, с пролитием крови на улицах столицы, и всего через три дня, затушевали собой картечный выстрел. Но все-таки трудно представить себе, как развивалась бы дальнейшая история России в случае гибели императора 6 января злополучного 1905 года.

Вскоре после этого инцидента торжественные выходы и балы в Зимнем дворце были отменены, и только самые необходимые церемонии устраивались в Большом Царскосельском дворце. Этот царский выход 1905 года был последним в российской истории по пышности и торжественности, поскольку вскоре царская семья надолго перебралась в Александровский дворец в Царском Селе, а водосвятие с участием императора 6 января 1915 года проходило уже в обстановке вовсю грохотавшей войны, когда настроения в обществе круто поменялись.

Впоследствии однокашник Верховского по Пажескому корпусу, эмигрант полковник Федор Сергеевич Олферьев 2-й (ск.1954) подводил итоги: «В те тяжелые для государя дни подавления первой революции, когда гвардия, оставшись на стороне старого порядка, спасла его трон, четыре незначительных инцидента произошли в гвардейских частях, и все четыре – среди единиц, ближе всего стоявших к монарху: выстрел по нем батареи, которой он сам командовал в бытность свою наследником; забастовка 1-го батальона Преображенского полка, которым он сам тоже командовал; его личный камер-паж (Верховский. – Ю. С.) был обвинен в вольнодумстве и изгнан из корпуса; самый близкий его сердцу полк, в котором он провел молодость и с должности командира которого он вступил на престол – гусары его величества – во время летних учений скопом заявили какой-то протест. Было ли это только совпадение или это был результат особого внимания, обращенного революцией на самых верных царю людей?»[366]

* * *

Вскоре в судьбе Верховского произошел крутой поворот. На него было заведено «дело», и в апреле 1905 года его мать получила уведомление от директора Пажеского корпуса такого содержания:

«Милостивая Государыня, Ольга Николаевна.

Уведомляю, что согласно предписанию Главного Управления военно-учебных заведений от 22 марта сего года (1905) за № 8238, Государь Император в 15-й день марта сего года Высочайше повелеть соизволил, лишив камер-пажа Верховского камер-пажеского звания, перевести на службу в 35-ю артиллерийскую бригаду вольноопределяющимся унтер-офицерского звания.

Примите уверение в совершенном уважении и преданности.

Н. Епанчин»[367].

Об истоках «дела» можно узнать от самого А. И. Верховского: «Когда 9 января 1905 года в Корпус приехали уланы, бывшие пажи, и показали окровавленые в стычке с рабочими клинки, я возмутился: «Оружие дано нам для того, чтобы защищать родину, а не для борьбы со своим народом»[368].

Но это была лишь вершина айсберга. Ф. С. Олферьев в своих воспоминаниях, тенденциозно названных «Паж превратился в большевика», вспоминал подробности. По его рассказу выходило, что пажи Верховского не любили, считали чужим в своей среде, хотя и признавали за ним несомненные успехи в учебе. Олферьев писал: «В 1902 году к нам в 6 класс был переведен кадет Александровского корпуса Александр Верховский… Маленький, невзрачный, худой и нервный[369], с металлическим выражением бесцветных глаз и таким же металлическим немузыкальным голосом. Но, видимо, он уже привык к сознанию, что его наружность не располагала к нему, и мало этим смущался. Он ни с кем не заговаривал, кроме случаев, когда нуждался в информации, задавал вопрос вежливо, настаивал также вежливо, чтобы ответ делался прямо на вопрос, и вежливо благодарил. В классе он, как губка, всасывал в себя каждое слово учителя, вел тщательно четким почерком записки и сразу выделился как блестящий ученик. Он быстро ориентировался в распорядке жизни и требованиях, предъявляемых нам старшим классом, держался скромно, ходил вне класса по стенке и старался быть незамеченным. Когда же, несмотря на всю его осторожность, приходилось нести наказание, возложенное на него старшим классом, он делал это так же добросовестно, как и приготовлял уроки.