Читать книгу "Флэшмен на острие удара - Джордж Макдональд Фрейзер"

Это было приглашение, чтоб мне провалиться, — и мне к ним не привыкать. Но прозвучало оно неожиданно, кроме того, как я уже говорил, что-то настораживало меня в этой молодой женщине. Так что я заколебался, она же наблюдала за мной, улыбаясь сжатыми губами. И только я изготовился принести свои извинения и выйти, как Шелк наклоняется к котенку и говорит:

— Ты не знаешь, почему такой большой человек так испуган, маленькая моя сестренка? Нет? Будет лучше, если он не позволит Якуб-беку узнать причину — как стыдно будет Аталику-гази убедиться, что его кровный брат — трус.

Не могу и припомнить, когда еще меня настолько застигали врасплох. Я стоял, окаменев, тогда как Шелк продолжала, мурча на ушко котенку:

— Мы же узнали об этом еще тогда, в форте Раим — помнишь, я говорила тебе? Мы почувствовали это по его губам. И мы обе видели это вчера, когда Якуб-бек вынудил его участвовать в нашем предприятии — остальные ни о чем не догадались, поскольку он хорошо умеет таиться, этот английский. Но мы-то — ты и я — знаем, моя маленькая опустошительница кладовых. Мы видели в его глазах страх, когда он пытался отговорить их. И теперь видим. — Девушка подняла котенка и потрепала его за шкирку. — Что же нам с ним делать, а?

— Проклятье, чтоб мне лопнуть! — начал я, покраснев, и метнулся вперед, но замер.

— Теперь он так же зол, как и напуган, — продолжает она, вроде как нашептывая зверьку на ухо. — Разве это не здорово? Мы пробудили в нем ярость, и это один из семи смертных грехов, который он чувствует по отношению к нам. Да, тигрулечка, ему присущ еще один. Какой же? Ну же, дурашка, это просто… Нет, не зависть — с какой стати ему нам завидовать? Ах, ты ведь догадываешься, маленькая распутница ночных стен, моя проказница по части jimai najaiz.[119] Разве это не стыд? Но не волнуйся: он нам не опасен — ему ведь самому страшно.

Ну и прав же был Кутебар — вот из кого надо было выбить дурь еще в том возрасте, когда она пешком под стол ходила. Я стоял, как столб, и пытался придумать какую-нибудь остроумную реплику — но вмешаться в беседу женщины с котенком не так просто, как может показаться. Так недолго и за дурака сойти.

— Ты находишь это достойным сожаления, осушительница молочных чашек? Да, пожалуй… Если распутство не перевешивает страха, что же тогда? Чего он боится, спрашиваешь ты? О, много чего: смерти, как и все люди. Это не важно, так как этого им недостаточно, чтобы вернуться за черту, отделяющую «хочу» от «не хочу». Но он еще боится Якуб-бека, а это мудро — хотя Якуб-бек далеко, и мы здесь совсем одни. Так что… Но он все еще колеблется, хотя желание борется в нем со страхом. Что же победит, как считаешь? Разве это не возбуждает, моя крошечная потаскушка с ивовых деревьев? Твои коты так же робки? Они так же боятся даже просто посидеть рядом с тобой?

Уж этого я стерпеть не мог — тем более что чувствовал нарастающий интерес. Обойдя фонтан, я сел рядом с ней на траву. В этот миг, провалиться мне на месте, кошечка высовывает свою мордочку из-за ее головы и мяукает мне.

— Вот, моя маленькая сестренка! — Шелк подхватила киску и обернулась, поглядев на меня своими раскосыми черными глазами, а потом продолжила беседу: — Ты ведь защитишь свою хозяйку, не правда ли? Эйя, в этом нет необходимости, ибо на что он способен? Он будет кусать губы, чувствуя, как во рту у него пересыхает от страха и вожделения, он будет размышлять. О, эти думы — от них нет спасения. Чувствуешь, как они касаются нас, обнимают, окутывают, сжигают своей страстью? Увы, это только призраки, все до единой, ибо страх его так силен.

Меня соблазняли — и не без успеха — самыми причудливыми подчас способами, но никому еще не пришло в голову использовать котенка в качестве сводни. Она, разумеется, была права — я боялся, и не только Якуба, но и ее саму: слишком многое ей, этой особе, было известно, чтобы мужчина чувствовал себя спокойно рядом с нею, и мне ли было не понимать, что вовсе не моя статная фигура и черные бакенбарды побуждают ее искушать меня. Здесь крылось нечто иное — но ощущая на расстоянии вытянутой руки ее гибкое белое тело, ее призывный голос, ее аромат, нежный и сладкий, как запах цветка, я позабыл обо всем. Меня влекло к ней, и все же я колебался, томясь от похоти. Боже, я хотел ее, но…

— А как он вздыхает, как дрожит, но боится коснуться, моя пушистая прелесть. Как маленький ребенок в лавке со сладостями или безбородый юноша, который грызет ногти, не решаясь войти в дом терпимости, а ведь он так красив, силен — как ни один из мужчин. Он…

— Проклятье, — рычу я. — К черту твоего Якуб-бека! Иди сюда!

Я обнял ее, положив одну руку на грудь, другую на живот и грубо притянул к себе. Она не сопротивлялась; запрокинув голову, девушка смотрела на меня своими миндалевидными очами, губы ее приоткрылись. Я затрепетал, слившись с ней в поцелуе и, стянув с ее плеч халат, обхватил остроконечные груди ладонями. Мгновение Шелк страстно прижималась ко мне, потом высвободилась и бережно оттолкнула котенка ногой.

— Иди-ка, поищи себе мышку, маленькая ленивица. Или ты намерена целый день изводить хозяйку пустой болтовней?

Потом она повернулась ко мне, резким толчком в грудь повалила на спину и запрыгнула сверху, пробегая язычком по моим губам, потом векам, щекам и уху. Я сжал ее, стеная от вожделения, Шелк же избавилась от халата и принялась проворно развязывать мой кушак. И только начали мы страстное слияние, как это чертов котенок запрыгивает мне на голову. Дочь Ко Дали остановилась, подняла взгляд и напустилась на зверька.

— Неужто тебе нечем заняться? Фу, маленькая самовлюбленная проныра! Почему не может твоя хозяйка испытать миг удовольствия с этим английским — ведь такого у нее никогда не было прежде? — И они замурчали одновременно, приводя меня в бешенство — никогда еще я не подвергался такому унижению.

— Я расскажу тебе обо всем позже, — говорит она, что не так-то привычно слышать, когда предаешься утехам.

— С какой стати ты будешь рассказывать все этой треклятой кошке! — ору я, отстраняясь. — Черт побери, если тебе надо с кем-то болтать, говори со мной!

— О, — заявляет она, усаживаясь обратно. — Ты, как китайцы, — любишь вести разговор по ходу? Тогда вот тебе тема, — эта девчонка резким движением скидывает свой тюрбан, под которым оказалась, бритая, как у буддийского монаха, лысина, и озорно смотрит на меня.

— Боже правый! — хриплю я. — Ты же лысая!

— А ты не знал? Таков мой обет. Но разве это делает меня, — и она волнующее шевельнула тазом, — менее желанной?

— Боже, нет! — рычу я и набрасываюсь на нее с новой силой. Но каждый раз, стоило мне подойти к порогу, она останавливалась, дразня котенка, продолжавшего с мяуканьем бродить вокруг нас; я же почти сходил с ума, чувствуя, как это обнаженное алебастровое тело трется о мой клюз, как говорят моряки, но будучи не в силах предпринять что-либо, пока она, наговорившись, не вернется опять к делу. А один раз она вообще едва не выбила меня из колеи совершенно, когда, остановившись, подняла голову и закричала: «Якуб!» Я издал дикий вопль и подпрыгнул, едва не столкнув ее в фонтан, но, посмотрев на арку, никого не увидел. И прежде чем я успел выговорить ей или открутить башку, она уже снова оседлала меня, полуприкрыв глаза и сладострастно вздыхая, и на этот раз — вот чудо, все без помех дошло до завершения, пока мы, истомленно переводя дух, не свалились в объятия друг друга. А котенок был тут как тут, сердито мурча мне прямо в ухо.