Читать книгу "Message: Чусовая - Алексей Иванов"

Кроме школ и лавок, при некоторых заводах имелись аптеки, фельдшерские пункты и даже больницы.

Квалифицированные рабочие, работавшие у механизмов, зарабатывали неплохо. Многие из них выходили из крепостной зависимости. По Горному уставу рабочий день их равнялся световому дню, то есть был небольшим, особенно зимой, — ведь в зимней уральской ночи невозможно было осветить огромные цеха и рудничные дворы. В непрерывно действующих цехах («горячих») рабочие работали в 3 смены по 8 часов; правда, без выходных. Раз в год (в сенокос) полагался оплачиваемый месячный отпуск. Разрешался детский труд, но только вполовину взрослого и с 12 лет. Заработок мастера был примерно 60 рублей в год; обычного рабочего — 18 рублей. В пересчёте по цене на говядину, обычный рабочий получал примерно в два раза больше, чем нынешний среднестатистический российский «бюджетник». Но на говядину пересчитывать не стоит, потому что провиант, скажем, на казённых заводах был вообще бесплатным. На частных заводах — за деньги, но дёшево; зато «частники» и платили рабочим больше. С 1799 года по указу императора Павла I всем рабочим горных заводов выдавалось бесплатно по 10 пудов ржаной муки в год. К середине XIX века эти выдачи выросли вдвое. Естественно, что заводчик и сам «от себя» назначал «довесок» к императорской милости.

«Харч» в заводских лавках, понятно, был однообразным: хлеб да мясо. Но «жёнки» работных людей были свободны — почему бы им не заняться сельским хозяйством для разнообразия меню? Сельское хозяйство при заводах было таким, какое мы сейчас называем приусадебным. Вот так у посессионных крестьян и заводских работных во второй половине XVIII века — наверное, впервые в России — получило широкое развитие огородничество, процветающее в нашей державе и поныне.

Бывало, что заводчик на своих заводах вводил даже собственную «валюту» — кожаные ярлычки с обозначением заработанной рабочим суммы. Такие «дензнаки» рабочие называли «кожанками». На них можно было брать товары в заводской лавке. Конечно, делалось это не только для удобства бухгалтерии, но и для сокрытия обсчёта. Горный начальник В. А. Глинка даже жаловался министру финансов на заводчика Никиту Всеволожского, который ввёл у себя «кожанки», и министр запретил подобную «самодеятельность».

А в целом уральские горнозаводские рабочие занимали промежуточное положение между традиционным крестьянством и собственно рабочим классом. Основным рычагом принуждения становились деньги, и это постепенно выводило работных людей из крестьянского сословия — пусть и де-факто, а не де-юре. Но даже патриархальные традиции в рабочей среде были уже не столь сильны, сколь в крестьянской, и преобладать начала новая, современная форма семьи — малая семья (из двух поколений — родители и дети), которая, впрочем, оставалась многодетной.

Неквалифицированные рабочие считались «посессионными крестьянами» — то есть на много лет были взяты заводчиком «в аренду» у помещика или у государства. Они считались прикреплёнными крепостной зависимостью не к земле, а к заводу. «Сдавать» крестьян в посессионную аренду начали по указу 1731 года.

Все прочие заводские работы выполняли «приписные» крестьяне. Заводчик заранее выплачивал за этих крестьян подати, и крестьяне обязаны были отработать заводчику потраченную им сумму. И посессионные, и крепостные крестьяне получали за свою работу хоть и небольшие, но деньги. Однако всё это было лишь «прописано» в Горном уставе, а практика, как обычно в России, весьма разнилась с законом. И даже такие «мягкие» на бумаге условия работы на деле превращались чуть ли не в рабство.

Хуже всего приходилось тем, кто стоял вне общества: солдатам, каторжникам, разному беглому народу, а также раскольникам. Иные заводчики, изловив, использовали их на рудниках как рабов в «чистом виде»: приковывали на цепь к тачке и не выпускали на поверхность земли до смерти. Конечно, это делалось втайне от правительства. Поэтому на горнозаводском Урале пугачёвщина имела черты гражданской войны: с одной стороны сражались приписные крестьяне и маргиналы, с другой — посессионные крестьяне и рабочие.

Тому примером была осада Сысерти повстанцами Ивана Грязнова в феврале 1774 года. Ещё осенью заводчик Турчанинов побеспокоился укрепить оборону завода (в сказе Бажова «Кошачьи Уши» говорится именно об этих турчаниновских «мероприятиях»). Вокруг завода были расставлены караулы; лёд на пруду был взорван. 4 февраля повстанцы смяли пикет на Щелкунской дороге, ворвались в заводской посёлок и ринулись к заводской крепости. Повстанцев было около 800 человек, защитников — около 300. С обеих сторон ударили пушки и ружья, на стенах началась схватка врукопашную. Повстанцы были отброшены. Они отступили, но через две недели вернулись. Установив пушки на Караульной горе, они долго бомбардировали завод и посёлок, потом снова пошли на штурм. К тому времени в Сысерть уже подоспела небольшая военная команда поручика Томилова. Солдаты и рабочие вновь отбили приступ. Вызвав подкрепление, 17 февраля пугачёвцы пошли на штурм в третий раз и после долгого и ожесточённого боя уже были разгромлены окончательно. (Заводчик А. Ф. Турчанинов сам отважно сражался на стенах и за это был награждён дворянством — правда, только через восемь лет после пугачёвщины.)

Впрочем, оборона Сысерти — не единственный пример. Скажем, в Ревде много раз бунтовали приписные крестьяне и углежоги, но ни разу их не поддержали мастеровые и работные завода.

После отмены крепостного права, несмотря на череду различных кризисов, материальное положение горнозаводского рабочего было в общем неплохим. В. Тряхов в книге «ГУЛАГ и война» (2005) пишет: «На рубеже XIX–XX веков заработок уральского рабочего в среднем составлял 15 руб. в месяц, лошкарь зарабатывал 40 руб. в год, депутат Государственной думы получал 10 руб. в день, а годовой доход российского крестьянина колебался от 8 до 12 руб.».

Ныне в «чистом виде» не сохранился ни один горный завод. Но удивительно: почти везде сохранились плотины и пруды — главное украшение заводских посёлков! Исключение составляют только заводы Кын и Мариинский (впрочем, в Мариинске старый пруд заменён новым). Заводы не города; на производстве никто не будет беречь обветшавшие здания и соблюдать прежнюю планировочную структуру. Поэтому нигде уже нельзя не только увидеть, но и понять, как проходили линии крепостных стен, где были проложены каналы для водобойных колёс… И всё-таки кое-где ещё можно встретить старинные заводские постройки.

В городе Полевском гордятся уникальной домной Северского завода, построенной в 1860 году. Эта домна претендует на место в кадастре мировых памятников промышленной архитектуры ЮНЕСКО как уникальный образец уральской ветви русского классицизма. Много заводских сооружений конца XIX века осталось на Лысьвенском заводе. Мрачные чёрные руины взорванного белогвардейцами завода можно посмотреть в посёлке Бисер. Здесь целиком сохранились корпус воздуходувки и здание бытовки. Но особенно «отличились» заводы Старая Утка и Кын.

В Кыну на берегу речки Кын стоят постройки конца XVIII — начала XIX веков. Это огромный амбар и полуобвалившиеся производственные сооружения. Амбар используется по назначению до сих пор, а от производственных зданий остались только кирпичные коробки, заваленные рухнувшими стропилами. Эти коробки по самые окна уже ушли в землю. И ещё в Кыну возле плотины спущенного пруда можно увидеть обломки железного (импортного) водобойного колеса, торчащие из насыпи. Поскольку никакого производства на месте завода, закрытого в 1911 году, нет, то, побродив по пустому двору, можно представить, как и где были размещены «фабрики», где проходили каналы.