Читать книгу "Историческая личность - Малькольм Брэдбери"

– Мне нравится быть немножко неуловимой, – говорит мисс Каллендар.

– Он уничтожил себя. И вы себя уничтожите, – говорит Говард. – Вы увязнете, вы высохнете, вы будете ненавидеть и злиться на всех и вся, через десять лет вы станете ничем, невротичной маленькой старушкой.

– Это очень милая комната, – говорит мисс Каллендар. Говард говорит:

– Фрейд как-то дал очень экономичное определение невроза. Он сказал, что это ненормальная привязанность к прошлому.

Лицо мисс Каллендар очень бело; из него смотрят ее темные глаза.

– Я этого не хочу, – говорит она. – Мне это невыносимо.

– Вам необходимо забыть его, – говорит Говард, накрывая своей ладонью ее руку, которая держит маленькую метель в стекле. – Вам необходимо быть со мной.

– Мне не следовало вас впускать, – говорит мисс Каллендар. – Что вы сделали с ним?

– Он меня не интересует, – говорит Говард, – меня интересуете вы. С самого начала.

– Я не хочу вас интересовать, – говорит мисс Каллендар.

– Там ваша спальня? – спрашивает Говард.

– А что? – спрашивает мисс Каллендар, поднимая грустное плачущее лицо.

– Идемте туда со мной, – говорит Говард.

– Я не хочу, – говорит мисс Каллендар.

– Все хорошо, – говорит Говард. – Его здесь нет. Он на приеме у вице-канцлера.

– Я этого не хочу, – говорит мисс Каллендар. – Еще одна мисс Фий, получающая помощь.

– О нет, вы гораздо больше, – говорит Говард.

– Не побочный сюжет, – говорит мисс Каллендар.

– То, о чем все это было с самого начала, – говорит Говард. – Идемте же.

Он кладет ладонь на ее локоть. Мисс Каллендар оборачивается. Ее темная голова опущена.

– Да, – говорит Говард.

Мисс Каллендар идет к коричневой, пропитанной морилкой двери спальни: толчком открывает ее и входит в комнату. Это маленькая комната с (у одной стены) очень большим гардеробом; кровать громоздкая, высокая, с деревянными изголовьем и изножьем. Она накрыта лоскутным одеялом; мисс Каллендар поправляет его. За окном небольшой сад на склоне; мисс Каллендар идет к окну и задергивает тяжелые плюшевые занавески. В комнате теперь совсем темно. Все еще стоя у занавесок, по другую сторону кровати от него, она начинает неуклюже снимать брючный костюм; он слышит шепот ткани, когда она снимает то и это.

– Можно я зажгу свет? – спрашивает Говард.

– Нет, нельзя. Не надо, – говорит мисс Каллендар. Одежда падает на пол, ее тело белеет в смутной тьме. Она отходит от занавесок; кровать скрипит, она лежит поверх одеяла. Его собственная одежда валяется у его ног. Он забирается на кровать и касается ладонью чуть шероховатой мягкости ее кожи. Он ощущает на ней холодность своей ладони и легкую вибрирующую дрожь, отвращение плоти. Его рука находит центр ее тела, пупок; он ведет ее вверх, к маленькой округлой груди, а потом вниз к бедрам. Он ощущает роднички отклика, крохотные роднички; напряжение соска, теплоту выделений. Но она лежит почти без движения; она пренебрегает чувствовать то, что чувствует.

– У тебя было прежде? – шепчет он.

– Практически нет, – шепчет она.

– Тебе не нравится, – говорит он.

– Разве ты здесь не для того, чтобы мне понравилось? – спрашивает она.

Он месит и жмет ее тело. Он лежит на ней, на ее груди и может ощущать быстрое биение ее сердца. В темноте он движется и ощущает, как деятельная энергичная его плоть ввинчивается в нее, нечто бесформенное, горячее, растущее, расширяющееся. Неудержимое нечеловеческое, оно взрывается; пот плоти, плоти двух тел, ароматизирует воздух темной комнаты; их тела отрываются друг от друга.

Мисс Каллендар лежит, отвернув от него лицо; он ощущает запах ее гигиеничного шампуня совсем близко от своего лица.

– Мне не следовало позволять вам, это плохо, – шепчет она.

– Нет, – говорит он. Как мог он счесть ее старой, когда увидел в первый раз. Ее тело рядом с ним ощущается как юное, совсем юное. Он шепчет будто ребенку:

– Обещай, что ты больше не будешь думать о нем, не будешь больше что-нибудь для него делать.

Мисс Каллендар по-прежнему отворачивает голову; она шепчет:

– Вот ради чего все это было.

– Это ради твоего блага, – говорит Говард.

– То, что вы говорили, – говорит мисс Каллендар.

– Так что? – спрашивает Говард.

– Вы говорили это только для того, чтобы войти в меня.

– Я думаю, ты позволила бы мне в любом случае, – говорит Говард. – Это должно было произойти.

– Историческая неизбежность, – говорит мисс Каллендар. – Должно было быть окончание. Им была я.

– Верно, – говорит Говард, – его организовал Маркс. Секунду спустя мисс Каллендар поворачивает голову к

нему; она говорит:

– Маркс сказал, что история это чушь.

– Это сказал Генри Форд, – говорит Говард.

– Нет, Маркс, – говорит мисс Каллендар.

– Да? Где же? – спрашивает Говард.

– Позднее прозрение, – говорит мисс Каллендар, поворачивая к нему свое тело.

– Это моя область, – говорит Говард. – Блейк для тебя, Маркс для меня.

– Я права, – говорит мисс Каллендар, – это критическая двусмысленность.

– Если тебе так хочется, – говорит Говард.

– Я была ужасна? – спрашивает мисс Каллендар.

– Это как гольф, – говорит Говард, – тебе необходимо побольше практиковаться.

– Ты такой занятой, – говорит мисс Каллендар. – Джордж снова начнет дежурить.

– Нет, не думаю, – говорит Говард, – я думаю, мы можем с ним разделаться.

ХIII

И вот снова зима; все вернувшиеся люди снова уезжают. Осень, когда разгораются страсти, растет напряжение, умножаются забастовки, газеты разбухают от всяких бедствий, завершилась. Приближается Рождество; гуси жиреют, а газеты тощают; события перестают происходить. У входных дверей нагружаются машины, и люди с облегчением готовы отбыть – в Позитано или в Государственный архив, в Москву или к мамочке на тихий провал праздничных дней. Гирлянды цветных лампочек на променаде то вспыхивают, то гаснут в ритме включения и отключения тока; Никсон избран на второй срок, и ходят слухи о сезонном перемирии в Ольстере. Искусственные елки, украшенные пустыми пакетиками из фольги, стоят в переходах торговых центров, где толпятся покупатели, вызывая малый экономический бум в сфере потребления; крушения поездов и авиакатастрофы словно бы укладываются в статистику сезона. Снег кружит над морем; люди облекаются бодрой веселостью; телефоны надрываются взаимными рождественскими пожеланиями. Кэрки, эта очень известная супружеская пара, улавливают общее настроение и решают устроить вечеринку. Правду сказать, две последних зимы они уже устраивали вечеринки именно теперь, в конце осеннего семестра, первого семестра этого учебного года в расползающемся вверх по холму новом университете. Но для них это никак не традиция, да и как же иначе? Кому дано, опередив время, предвидеть столкновения и разногласия, расхождения и схождения группы таких вот интеллектуалов, когда они собираются вместе, генерируя устремленный вперед марш сознания, устремленный вперед процесс истории. В любом случае Кэрки, разумеется, чрезвычайно занятые люди с двумя полными жизнями и двумя раздельными ежедневниками; они не так уж часто оказываются дома единовременно; когда надо так много сделать в мире, для планирования и разговоров остается мало свободного пространства. Но волей случая в эту последнюю неделю семестра они оказываются дома вместе; и хотя столкновения были значительными, семестр утомительным, а их личные отношения зыбкими, поскольку, когда один наверху, то другой внизу, ими умудрился овладеть некий атавистический инстинкт. Они смотрят друг на друга с понятной подозрительностью; они анализируют настроение и обстановку; они говорят, хоть и без полной уверенности, «да». И они берут общий домашний ежедневник (в прошлый раз за ним сходил Говард, так что теперь его приносит Барбара) – вместе с ним они садятся в сосновой кухне и просматривают тесно заполненные страницы. Находится свободная дата, которая однозначно устраивает их обоих и никак не касается их раздельных планов. Они засталбливают ее; эта дата – 15 декабря, пятница, последний день семестра.