Читать книгу "Оливия Киттеридж - Элизабет Страут"

— Ну что ты там нашла, Бика-Бек? — спросил Дэвид.

Он сидел на полу, целясь пультом в телевизор, меняя каналы, как только включалась реклама. Над ним в окне отражался экран телевизора, отражения прыгали и плясали по темному стеклу.

— Требуется ассистент зубного врача, — ответила Ребекка со своего места за столом. Она обвела объявление карандашом. — Предпочтителен опыт, но они обучают, если это необходимо.

— Ох, милая моя, — сказал Дэвид, не отрывая взгляда от телевизора. — В чужих ртах копаться?

Что тут поделаешь — найти место работы было для нее проблемой. Единственным занятием, доставлявшим ей удовольствие, была работа в магазинчике «Луч мечты: мороженое из машины», где она одно лето помогала наполнять мороженым из фризера[45]стаканчики и вафельные рожки. Каждый день к двум часам хозяин напивался и позволял своим помощницам есть мороженое сколько влезет. Ребятишкам, забегавшим туда, они так набивали вафельные рожки ванильным мороженым, что у тех глаза вылезали на лоб. «Эт' х'рошо, — говорил им хозяин, зигзагами пробираясь между фризерами. — Доведете эту лавчонку до банкротства, а мне — насрать!»

Как раз перед тем, как Ребекка съехалась с Дэвидом, она служила секретаршей в большой адвокатской фирме. Некоторые адвокаты звонили ей по телефону и велели принести кофе. Даже адвокаты-женщины делали то же самое. Она задавалась вопросом: есть ли у нее право сказать им «нет»? Но это было не так уж важно, потому что через несколько недель они прислали к ней женщину, и та объявила Ребекке, что она слишком медленно работает.

— Запомни, лапочка, — сказал Дэвид, снова переключая каналы. — Уверенность — вот главный козырь в этой игре.

— Ладно, — ответила Ребекка.

Она все обводила и обводила карандашом объявление, пока кружок не занял чуть ли не полстраницы.

— Войди с таким видом, будто им повезло, что они смогут взять тебя на работу.

— Ладно.

— Но, конечно, не с угрожающим.

— Ладно.

— И будь дружелюбна, но не говори слишком много. — Дэвид прицелился из пульта, и телевизор выключился. Дальний конец гостиной погрузился во тьму. — Бедная моя старенькая лапочка, — произнес Дэвид, поднявшись на ноги и подойдя к Ребекке. Он обвил рукой ее шею и сжал играючи. — Надо бы нам вывести тебя на лужок и пристрелить, бедная моя старушка.

После всего Дэвид всегда сразу засыпал, но Ребекка часто по ночам лежала без сна. В эту ночь она встала и вышла на кухню. На противоположной стороне улицы находился бар, он был виден из окна — заведение невероятно шумное; можно было слышать все, что происходило там на парковке, но Ребекке нравилось, что бар рядом. В те ночи, что ей не спалось, ей нравилось знать, что есть еще люди, которые тоже не спят. Она стояла у окна и думала о том человеке из рассказа, обыкновенном, лысеющем мужчине, как он в обеденный перерыв сидит у себя в конторе один. А еще она думала о голосе отца — как услышала его голос у себя в голове. Она вспомнила, как отец однажды сказал ей, много лет тому назад: «Есть в нашем мире такие мужчины, которые, когда ложатся с женщиной, ничем не отличаются от собак». Вспомнила, как через несколько лет после отъезда матери она объявила отцу, что собирается уехать и жить с ней. «Ты не можешь этого сделать, — сказал отец, не поднимая глаз от книги. — Она тебя бросила. Я обращался в суд. Я — твой единоличный попечитель».

Очень долго Ребекка считала, что «единоличный» и «единодушный» — одно и то же.

Она смотрела, как на парковку въезжает полицейская машина. Двое полицейских вышли, оставив мигалки включенными, их синий свет краем попадал в окно, пробегал по раковине и по маалоксной ложке. Ребекка, стоя у окна, почувствовала, как таившаяся у нее внутри маленькая улыбка разрастается, становится большой: как восхитительно было бы в тот самый миг абсолютного наслаждения, подкрепленного и морально оправданного алкоголем, влепить ему хорошего раза!

— Пощупай-ка, — сказал Дэвид, напрягая бицепсы. — Как следует.

Ребекка протянула руку над миской овсянки и дотронулась до его руки. Она словно коснулась комка замерзшей земли.

— Потрясающе, — проговорила она. — Правда потрясающе.

Дэвид встал и посмотрел на свое отражение в тостере. Напряг мышцы обеих рук, как боксер, демонстрирующий себя публике. Потом повернулся боком и снова посмотрел на свое отражение.

— Неплохо.

Единственное зеркало в доме ее отца висело над раковиной в ванной. Если только Ребекка не чистила зубы или не умывалась, ей нельзя было даже близко подходить к зеркалу: тщеславие — это грех. «Твоя мать сбежала от одного культа лишь затем, чтобы принять другой, — заявила тетя Кэтрин. — Клянусь Богом, ни один священник Конгрегациональной церкви не живет так, как вы». Только ведь Ребекка жила именно так. Ей так хотелось, чтобы тетушка прекратила это, просто ушла бы и прекратила говорить такие вещи. «Хочешь переехать жить к нам?» — как-то раз спросила ее тетя Кэтрин. Ребекка только помотала головой. Ей не хотелось упоминать о «единодушном попечении». Кроме того, тетя Кэтрин вызывала у Ребекки чувство беспокойства, такого же, какое вызывала у нее учительница математики, миссис Киттеридж. Миссис Киттеридж иногда пристально смотрела на Ребекку, когда предполагалось, что ученики в классе делают самостоятельную работу. Однажды в коридоре она сказала Ребекке: «Если тебе когда-нибудь захочется со мной о чем-то поговорить — о чем угодно, ты можешь это сделать».

Ребекка ничего не ответила, она просто прошла мимо со своими учебниками.

— Ну ладно. Я ушел, — сказал Дэвид, задернув молнию на спортивной сумке. — Ты записала номер, где требуется ассистентка зубного врача?

— Да, — ответила Ребекка.

— Удачи, Бика-Бек, — пожелал ей Дэвид.

Подойдя к холодильнику, он стал пить апельсиновый сок прямо из картонки. Потом взял ключи и поцеловал Ребекку на прощание.

— Не забудь, — напомнил он. — Держись уверенно и не говори слишком много.

— Хорошо, я помню, — кивнула Ребекка. — До свидания.

Она сидела за столом над пустой миской из-под овсянки и размышляла о своей неутолимой жажде говорить. Жажда говорить возникла вскоре после того, как умер отец, и так и не исчезла. На самом деле это было что-то физиологическое, ей хотелось от этого избавиться так же, как избавляются от курения.

Ее отец придерживался правила: никаких разговоров за едой. Если подумать, правило было странное — ведь каждый вечер в маленькой столовой пасторского дома сидели только они двое. Конечно, могло быть так, что отец в конце дня очень уставал после посещения больных и умирающих — их городок был мал, но обычно в нем кто-нибудь да болел, и довольно часто кто-то даже умирал — и, чтобы отдохнуть, ему нужна была тишина. Во всяком случае, они с отцом вечер за вечером сидели там вдвоем, и слышалось лишь позвякивание столовых приборов о тарелки или стакана с водой, поставленного обратно на стол, да приглушенные, слишком хорошо знакомые звуки пережевывания пищи. Иногда, поднимая глаза, Ребекка видела на подбородке отца оставшийся там кусочек еды; у нее перехватывало горло, она не могла глотать из-за неожиданно охватывавшего ее чувства любви к отцу. Но порой, особенно когда она стала старше, ее радовало то невероятное количество сливочного масла, которое он поглощал. Именно на любовь отца к сливочному маслу полагалась Ребекка, надеясь, что оно-то и приведет его к концу.