Читать книгу "За колючкой – тайга - Сергей Зверев"

Надо было взять сухарей, надо было. Сейчас можно было осторожно, чтобы не поперхнуться крошкой, жевать и трусцой уходить на запад. Оставался лишь бег. Казалось, найди он гриб, он сначала съел бы его, а потом вспоминал, относится он к разряду съедобных или нет.

«Тебе было хуже, – успокаивал сам себя Андрей. – Вспомни бурята в карцере…»

Тогда, когда после первого побега Хозяин поместил его в ШИЗО, он хотел есть, почти умирал от голода. И однажды пришел Аймыр, принес воды (Литуновский понять тогда не мог, зачем он это делает), и сразу после этого жеста человеческого начала стал творить вещи, не поддающиеся объяснению. После воды, без которой нет жизни, – необъяснимые.

– Литуновский, высунь башку, – говорил Аймыр, стоя по ту сторону двери.

Летун послушно выполнил команду и высунул коротко стриженную голову из узкого оконца.

– Это сникерс, – объяснил ефрейтор, разворачивая обертку. – Мама из дому прислала. Хочешь?

Сладкому тону Литуновский не поверил, хотя от манящего аромата разворачиваемого на холоде сладкого стала выделяться слюна. Она, как на приеме у зубного врача, переполняла весь рот, и, едва засочилась через уголки губ, Литуновский сглотнул. Хотел незаметно, но не вышло.

– Хо-очешь, – прошептал Аймыр, и глаз его не стало видно совсем. – Я тоже жрать хочу, сил нет.

Прислонив автомат к стенке, он откусил от батончика половину и по-доброму протянул к голове, торчащей из лючка двери, как из дупла.

– А? Тянись. Давай, давай.

Зэк, дрожа от боли в рассеченных губах, растянул их в беззвучной улыбке и обнажил окровавленный рот.

– Я здоровью своему не враг.

– Да ты не бойся, я дам, – объяснил ефрейтор.

– Не об этом речь. Бороться с голодом при помощи углеводов – не самый безопасный способ. Резкий подъем уровня сахара в крови заставляет поджелудочную железу выбрасывать сумасшедшие партии инсулина. Он быстро утилизирует простые углеводы, всосавшиеся из батончика… – Литуновский снова сглотнул сочащуюся слюну. – И, поскольку дальнейших поступлений питательных веществ из пищеварительной системы не происходит, снижает содержание глюкозы в крови до критически допустимого предела. Результат – сильная слабость и головокружение через двадцать минут после того, как съешь батончик.

Бурят посмотрел на съеденный две трети сникерс, на зэка, прислушался к себе и скомкал обертку в руках.

– Вот сука, – зло проговорил он и наотмашь ударил Литуновского по лицу.

Голова зэка дернулась, как боксерская груша, и ефрейтор бросил недоеденный шоколад под ноги.

– Сука ты!

Два раза, когда было совсем невмоготу, Литуновский подходил к оконцу, чтобы посмотреть на шоколад. Не хотел этого делать, противился самому себе всеми силами, но всякий раз поднимался и высовывал голову из лючка.

Его спасла караульная собака. Кинолог выгуливал ее по плацу, и она, заскочив в распахнутые двери сеней карцера, увидела батончик.

«Съешь, съешь же», – попросил Литуновский, наблюдая за животным.

Собака покосилась на дверной проем, подумала, потом опустила морду и быстро, чтобы не заметил хозяин, сожрала остатки батончика.

Литуновский облегченно отвалился к стенке и опустился на пол.

Ему было тогда плохо, гораздо хуже, чем сейчас, так почему он должен останавливаться, чтобы найти еду?

– Вперед, – подгонял он себя. – Вперед…

Ах, как красива была эта весна.

Небо еще не было готово к дождю, но все проявления его проступали через невидимую пелену полегчавшего воздуха. Усилился аромат пряных трав, смешивался он с запахом хвои и раздражал ноздри тем предчувствием свободы, которое случается у человека, вырвавшегося из тесного города в дикие, нетронутые края. Комары ощущали скорые капли и прятались в траву, жизнь в них лишь только зародилась, и она же готова уничтожить ее, так и не дав счастья познать привкус крови.

Привкус крови. От него тошнило человека, неловкой походкой бегущего по тайге. Он не замечал ни этого волшебного букета запахов, ни чистоту воздуха. Голод вел его. Жажда свободы, желание увидеть тех, кто дорог и незабвенен.

Вика не пишет, Вика забыла. И внушает, наверное, сыну, что папа летчик, разбившийся при испытании нового самолета. И даже, быть может, сходила с Ванькой в отдел игрушек, чтобы купить ему тот самый, на котором папа разбился. Получает письма, читает, может быть, даже плачет – ведь должна же она хоть что-то чувствовать, и рвет их сразу же, чтобы не попались на глаза малому.

Он ковылял по кочкам, обходил сучья и думал о том, как, наверное, неловка будет эта встреча, если она будет. Лицо, расчерченное шрамами, кривые губы, сросшиеся в карцере, половины зубов нет, и оттого лицо перекошено, как в гримасе. Кривой на бок, с разорванной душой…

Литуновскому хотелось плакать, но исполнение этого желания грозило потерей сил. Они уйдут, как песок сквозь расставленные пальцы, и их не останется для того, чтобы бежать.

– Чирк!.. – испуганно прокричала птаха на кедре. Она в жизни не видела такого урода.

Он смотрел на солнце и очерчивал круг. Уйдя в западном направлении, он через несколько километров сменил курс и теперь двигался на северо-запад. Там ручей. В прошлый раз эта струйка воды спасла ему жизнь и вывела на дорогу. Сейчас нет уверенности ни в чем. Лая собак он не слышал, не было и вертолета над головой, зато хорошо понимал, что погоня рядом. Он не прошел и пятисот метров от зоны, когда за спиной послышалась автоматная очередь часового на вышке. Лестница, конечно, обнаружена.

Конечно, по его следам идут.

Вика…

Наверное, она не может простить его за этого Скольникова. Она и раньше жалела его, уходила от Андрея дважды, но всякий раз, каясь, возвращалась. Сейчас она хотела бы покаяться, да не в чем. Потому как понимает – простить можно все, но не смерть. А он мог поступить иначе? Он мог позволить убить себя ради того, чтобы женщине не пришлось ковыряться в догадках, что происходит?

Литуновский и раньше говорил о необходимости выбора. Он всегда об этом говорил. Когда впервые пригласил ее в ресторанчик при кинотеатре, когда впервые они спали на его широкой кровати, мысля каждый о своем, когда наутро, приняв решение, сошлись.

Пять лет. Пять лет разделяло ее от прошлого, и он готов был поверить, что она забыла и Скольникова, и прежнюю жизнь. На поверку выходит, что ей просто не хватало стимула, чтобы к этой жизни вернуться.

Все возвращается на круги своя. Так принято. Вот и он возвращается. Никто не совершенство.

Она не пишет, потому что сделала выбор. Для Вики он, выбор, всегда был важен. Эта женщина никогда не принимала полярных решений, не взяв тайм-аут, чтобы найти для этого правильные доводы. Тогда она их нашла. И родился Ванька, желанный и здоровый. И было пять лет счастья, пока не приключился этот проклятый вечер. Он до сих пор пахнет сгоревшим порохом, шумом в голове и едва уловимым привкусом крови в ноздрях и на губах. Чужой крови и своей.