Читать книгу "Берегиня Иансы - Марина Ефиминюк"

– Уф-ф, повезло тебе, друган, повезло. Я чуть язык не проглотил с перепугу.

Яблоку было негде упасть на площади перед зданием суда – огромным, некогда белокаменным, но теперь посеревшим от времени уродцем с длинной лестницей, состоящей из сотни широких ступенек. Никто в городе не хотел пропустить представление, по сути своей более замечательное, чем даже выступление карликов на городском рынке в прошлом месяце. Дождь усилился, забарабанил по черной мелкой брусчатке. Он старался насквозь промочить одежды, чтобы разогнать алчущую зрелищ толпу по домам. И в самом центре на деревянном эшафоте, окруженном любопытствующими, стояла высокая клетка, в таких обычно в ярмарочный день вывозят медведей, только находился в ней человек. Обнаженный по пояс, с диметриловыми кандалами на руках, съедающими магические способности, Николай сидел на грязном полу, прижавшись спиной к прутьям, низко опустив голову, и словно бы не замечал жаждущих поглазеть на чужие страдания, глумливо улыбавшихся лиц. Казалось, что его – резкого, гордого – совсем не трогало собственное падение.

За короткое время нашей разлуки он стал совсем седым.

С замирающим сердцем я рассматривала его сгорбленную фигуру и испытывала почти физическую боль. Сколько раз я мечтала увидеть его сломленным, раздавленным, даже мертвым. Как желала ему страшной кары, а теперь сглатывала неожиданно вставший в горле горький ком и ненавидела окружавших меня сейчас паяцев, собравшихся будто на балаганное выступление.

Лошак испугался толпы и, схватившись за уже потрепанный им же подол рясы, тянул меня прочь с особенно неприятными, чисто ишачьими стонами. Я в раздражении дернула повод, напротив, увлекая его в толчею. Ноги сами несли меня к центру площади, локти сами расталкивали любопытствующих горожан, а душа порхала испуганной бабочкой в животе. В вышине басовито тявкнул демон, заставив многих удивленно запрокинуть головы к серому низкому небу, чтобы разглядеть невиданную тварь. Страх Божий сделал величавый круг, словно бы демонстрируя себя во всей красе, а потом уселся на клетку, схватившись лапками за толстые прутья, и довольно тявкнул, привлекая внимание Николая.

Тот вздрогнул, будто очнулся от забытья, поднял голову и, заметив беса, вдруг вскочил (где только силы взял?) на ноги. Его черные глаза-вишни судорожно ощупывали толпу нетерпеливым быстрым взором. Скользили, переходя с одного лица на другое, с фигуры на фигуру, все быстрее и быстрее, словно бы в один миг хотели охватить и вобрать в себя всех присутствующих. Но, не найдя того единственного, такого нужного лица, Николай ссутулился и рухнул обратно на грязный пол. Будто вспыхнув на мгновение, он снова погас.

Я пробиралась к нему, не замечая ничего вокруг: ни напирающей толпы, ни возмущенных окриков, ни даже чужого болезненного вопля, после того как неповоротливый, все еще сопротивлявшийся лошак отдавил какому-то бедняге ногу подкованным копытом.

Запах сырости перемешался с магическим жасмином. Деревянный подгнивший эшафот блестел от дождя, а по земле от него стелился зеленоватый дымок охранного заклинания. Внизу стояли стражи в красных мокрых плащах, образовывая плотное кольцо и не допуская никого близко к клетке с заключенным. Все лица были знакомы. Многие из охраны когда-то входили в личный отряд Савкова. Смешно сказать, теперь они по разные стороны городской тюремной стены.

Хотя…

Значит, среди них есть и тот старый воин, Филимон, когда-то пожалевший меня на ночной стоянке и угостивший безвкусной походной кашей.

Изредка в сторону колдуна летели мелкие камни, все чаще попадающие в оцепление. А я, задрав голову, уже могла рассмотреть его разъеденные диметрилом руки, разбитое лицо, черную с проседью бороду. На его запястье поблескивала зеленоватая магическая татуировка – изображение изогнувшегося в нелепой позе дракона, будто напоминая, что заключенный – бывший вельможа.

Я стояла среди потешавшейся людской массы и пыталась проглотить подступающие рыдания. Отчего-то хотелось орать, надрывая глотку, чтобы странная чужая боль ушла вместе с этим криком. Страх Божий с лаем сорвался с места, снова привлекая внимание Николая. Тот тяжело вздохнул, потрескавшиеся губы чуть дрогнули, снова невидящий взгляд прошелся по толпе, а потом резко застыл, скрестившись с моим, тяжелым, пронизывающим.

Лицо Савкова стало мертвенно-бледным, будто не меня он искал все это время, не меня надеялся разглядеть среди сотен незнакомцев. Он судорожно сглотнул, и вдруг черты его преобразились робкой надеждой, которую различила лишь я одна.

Теперь он знал, что я здесь. Теперь нам обоим было ради чего выживать.

По сей день я не знаю, почему мой дерзкий план удался. Наверное, Бог благоволит влюбленным и сумасшедшим, а может быть, просто нам было нечего терять. Наши с Николаем жизни ничего не стоили.

Тогда, на грязной дождливой площади, в буквально трех шагах от казни Николая, мы смотрели друг другу в глаза и понимали – с этой минуты нас двое. Мы шли к этому долго, через взаимную ненависть и предательство, через боль и страх. Все останется, будет мучить нас невысказанными вопросами, заставлять прятаться друг от друга за пологом одиночества, но только потом. Не сейчас.

Я быстро ушла, спряталась в каморке все при той же харчевне, где я накануне отобедала. Закрыв глаза, я лежала на широкой лавке, застеленной лоскутным покрывалом, и тщетно старалась не замечать доносящегося снизу, из трапезной пьяного гомона. Там уже набился народ, который радостно судачил о колдуне в клетке. Когда в крохотное окошко с выцветшей коленкоровой занавеской заглянули грязные полусумерки, дождь прекратился и город накрыл плотный кисель белесого тумана, я спустилась по скрипучей лестнице туда, где было полно людей. Гогот, перегар и табачный дым окутали меня с ног до головы, аж дыхание перехватило.

– Видели его? Вот так ему, зверюге, и надо! – орал донельзя раскрасневшийся уже хмельной мужичишка, встреченный мною в трапезной еще днем.

Он захлебывался плещущей через край радостью.

Уже в дверях меня насторожил странный вопль, несущийся со двора, будто бы под крыльцом испускал дух дракон, а вместе с ним издыхал и пес. Выскочив на улицу, я увидала престранную картину: весьма опья-невший господинишка в помятой грязной ермолке и в несуразных полосатых портах отбивался от нападавшего на него лошака и налетавшего болотного демона. Действовало мое зверье слаженно – лошак схватился крупными желтоватыми зубами за портки, теребя одежонку похлеще настоящего волкодава, а бес озвучивал его действия резким хриплым брехом.

– Отпусти, чудовище! – верещал пьяный, выпучив красные от возлияний зенки.

«Тяв-тяв!» – вторил ему бес весело и задорно, схватив мужика за шапчонку и тотчас содрав ее с взлохмаченной головы с заметными залысинами.

– Эй! – кинулась я на помощь к несчастному и схватила за повод лошака. – Что тут происходит?!

– Грабють! – Мужичишка замахал руками, и Страх Божий, как истинный охотник, постарался схватиться за мелькавшие перед самым носом пальцы.

– Это ты меня, сын мой, грабишь! – отозвалась я, стараясь оттащить разошедшегося не на шутку лошака, но тот даже и не думал разжимать зубы.