Читать книгу "От Ленина до Путина. Россия на ближнем и среднем Востоке - Алексей Васильев"

Автор. Механизм был, другое дело, что несовершенный, очень медленный, неадекватный событиям и проблемам.

Дипломат. Нет! Была чисто бюрократическая функция. Была видимость принятия решений, которая удовлетворяла отдельные звенья нашего аппарата, поскольку снимала с них ответственность. У нас высшим классом считалась полная безликость документов. В любом случае проходило то, что никому ничем не грозило, со всеми «ляпами», к которым добавлялись все новые и новые «ляпы», вписанные красным карандашом все более высокими, все более некомпетентными инстанциями. Судорожные попытки специалистов учесть изменения обстановки, предложить какие-то упредительные меры сталкивались с бюрократическими интересами внешнеполитических кланов в ЦК, МИДе, КГБ, Министерстве обороны. Главная их задача состояла в том, чтобы ничего не менять, воспроизводить старые, «испытанные» решения так, чтобы в будущем не пришлось слишком напрягаться. Об этом не говорили вслух. Публично – все наоборот. Но это было основной, стартовой позицией для выработки любого решения. Мы доходили до такого цинизма, что подготавливающийся документ – даже итоговые политические коммюнике, декларации, которые в какой-то форме должны выражать концепции двусторонних отношений, – должен был получиться наиболее безликим. У нас даже был профессиональный термин такой – «капуста». В эпоху «застоя» никто бы тебе в коммюнике не пропустил свежей фразы, если бы ты в черновике не нарезал цитат – «капусты» – из предыдущих коммюнике с указанием источников. Притом всем фактически было наплевать, из каких коммюнике.

Так создавались документы якобы важного политического значения. Видимость деятельности, а не подлинная деятельность, видимость политики, а не политика, то есть иллюзия дела, «зазеркалье». Ведь, например, наши внутриэкономические решения были точно такими же: набор фраз, которые не отражали реальности и были предназначены для заклинаний на партсобраниях и передовых статей. Возьмите систему договоров, которая появилась при брежневском правлении и которой мы сами себя утешали. Когда мы почувствовали, что на Ближнем Востоке и в Африке зародилась тенденция, прямо противоположная той, что была в начале 60-х годов (то есть происходили ориентация на Запад, развитие капиталистических отношений, отход от близкого сотрудничества с нами), то попытались сдержать этот процесс чисто бюрократическими методами – бумажными.

Автор. Вы не совсем правы. Если на Ближнем Востоке с начала 70-х эта тенденция проявлялась все четче, то в Африке тенденции 60-х годов временно приобрели кое-где как бы второе дыхание.

Дипломат. Хорошо. Я имею в виду прежде всего арабские страны. Мы подписывали договоры, чтобы зафиксировать хотя бы статус-кво, на бумаге не допустить понижения отношений. Вместо того чтобы предпринимать конкретные практические шаги, чтобы менять нашу политику, чтобы отойти от концепции «ни войны, ни мира», которая, так сказать, де-факто все-таки определяла наши действия на Ближнем Востоке в 60–70-х годах, вместо того чтобы творчески найти какие-то рычаги, за которые можно было уцепиться, мы просто реагировали бюрократически. Договоры были, конечно, мертворожденными. Более того, во многих случаях, как, например, в Египте, они нанесли ущерб. Это был обман, это был самообман. Поскольку они фиксировали, как по-немецки говорится, plusquamperfectum – давно прошедшее время. Мы реагировали на события всегда в рамках аппаратной логики. То есть в любом конфликте, который возникал помимо нашей воли в той или иной ближневосточной стране, нашей первой задачей было восстановление статус-кво, чтобы не подпортить отчеты соответствующих ведомств, посольства и так далее, быстренько вернуть все на старые рельсы.

Автор. Но врожденное стремление бюрократических структур к сохранению статус-кво, к видимости действий, к словам, а не к делам начало временами доходить до полного маразма начиная со второй половины 70-х годов. Вся структура власти предполагала принятие решений на самом «верху», а «наверху» лидеры уже просто физически не могли ничего решать. Но они должны же были встречаться с иностранцами, вести переговоры, что-то подписывать. Как это происходило?

Дипломат. Внешне, для публики, все выглядело благопристойно. Смотришь в программе «Время», как идут, допустим, советско-южнойеменские или советско-иорданские переговоры. Кремль, паркет, позолота, галстуки, белые рубашки, темные костюмы – все, как положено. Но вряд ли кто догадывался, что ни Брежнев, ни Черненко, видимо, не знали, с кем они ведут переговоры. Последние переговоры Брежнева были с южнойеменцами в сентябре 1982 года, когда тамошний диктатор Али Насер Мухаммед повесил ему южнойеменский орден «3а дружбу народов» – там граммов на двести золота с бриллиантами. Только за это он и был принят на полчаса.

Отражением полного маразма в этом деле было то, что МИД с начала 70-х годов стал готовить для начальства так называемые «речевые варианты памятки». Что это означает? На бумагу заносилось даже «Здравствуйте, товарищ… мы высоко оцениваем… А теперь позвольте предоставить вам слово…». Дальше делался большой пропуск, чтобы он понял, что здесь надо молчать. Выслушивался ответ, и вне зависимости от того, что говорил собеседник, дальше следовал наш текст, который мог совершенно не стыковаться со словами собеседника. Не было случая, чтобы Леонид Ильич или Константин Устинович отклонились от этого текста. Они честно их прочитывали. На конкретные вопросы отвечал Громыко. В последние годы Брежневу уже писали «памятки» на пять страниц так называемого «лошадиного текста». Огромными буквами, чтобы в очках он смог прочитать.

Шла встреча то ли с сирийцами, то ли с палестинцами. Черненко, запинаясь, читал свою «памятку». Громыко сидел слева от него и переворачивал страницы. Но он зазевался и не успел перевернуть страницу, где было три больших абзаца. Ровным голосом Черненко начал читать ту же страницу снова – ему было все равно. По нашу сторону стола началась паника. Это было видно по тому, как пожимали плечами, шушукались. Но честь и хвала переводчику – он сказал, не изменив совершенно выражения лица. «В связи с большим значением, которое мы придаем только что высказанным мыслям, я считаю необходимым повторить их еще раз». И еще раз перевел ту же страницу. Кто-то из дипломатов на ухо перевел Громыко на русский язык слова переводчика. Черненко ничего не заметил.

Автор. Переводчика как-то наградили?

Дипломат. Потрепали, так сказать, по плечу…[15]

Автор. А что Андропов?

Дипломат. Он нас нокаутировал. Андропов откладывал в сторону «памятку» и сам вел переговоры, быстро схватывая суть. Когда же собеседники расслаблялись, чтобы пофилософствовать, этот же человек, сидя за гнутым столиком барокко, небрежно закинув ногу на ногу, мог цитировать и Платона, и Декарта. Это был его интеллектуальный багаж, а не пресловутая «памятка».

Автор. Эта оценка Андропова кое-кем оспаривается…