Читать книгу "Те, кто уходит, и те, кто остается - Элена Ферранте"

— Да не знаю, может, с год.

— И вы дали на это свое согласие?

— Ты у нас спрашивала, согласны ли мы? Сделала как хотела. Вот и она так же.

— Пьетро — это вам не Марчелло Солара.

— Что правда, то правда: Марчелло никогда не позволит Элизе обращаться с собой так, как тебе позволяет Пьетро.

Молчание.

— Могли бы и меня предупредить, посоветоваться.

— Это еще зачем? Ты ж уехала. «Не волнуйтесь, я о вас позабочусь». Какое там! Только о себе ты думаешь, а на нас тебе наплевать.

Я решила немедленно ехать с девочками в Неаполь на поезде, но Пьетро предложил отвезти нас на машине — и заботу проявил, и нашел себе оправдание, почему отлынивает от работы. Как только мы отъехали от Доганеллы и очутились на дорогах Неаполя с их беспорядочным движением, я почувствовала, как этот город снова схватил меня и заставляет подчиняться своим неписаным законам. Ноги моей здесь не было с тех пор, как я уехала на собственную свадьбу. Шум казался мне невыносимым, выводили из себя бесконечные гудки автомобилей и проклятья водителей, которыми они осыпали Пьетро за то, что не знал дороги, сомневался, куда ехать, и притормаживал. Перед площадью Карла III я предложила сменить его, села за руль сама и с остервенением доехала до виа Фиренце, до той самой гостиницы, где он когда-то останавливался. Мы выгрузили багаж, я с особой тщательностью привела в порядок себя и дочерей, и мы отправились в квартал, к моим родителям. Что я собиралась предпринять? Надавить на Элизу авторитетом старшей сестры, получившей образование и удачно вышедшей замуж? Заставить ее бросить его? Сказать: «Я с детства знаю, что такое Марчелло. С того дня, как он схватил меня за запястье, пытаясь затащить в свой „милличенто“, и порвал мамин серебряный браслет. Поверь, это жестокий и похотливый человек»? Да, именно так. Я была настроена решительно, и у меня была цель — вытащить Элизу из этой западни.

Мать очень тепло встретила Пьетро, потом начала дарить подарки девочкам, выдавая по одному: «Это Деде от бабушки, это — Эльзе». Подарков было много, и дочки были счастливы. У отца от волнения охрип голос, мне показалось, он похудел и пресмыкается еще больше, чем раньше. Я ждала, когда выйдут братья, но оказалось, их нет дома.

— Они все время на работе, — сказал отец без воодушевления.

— А чем они занимаются?

— Вкалывают, — влезла в разговор мать.

— Где?

— Марчелло устроил.

Мне вспомнилось, как Солара устроили Альфонсо и во что они его превратили.

— Так чем они занимаются? — спросила я.

— Деньги приносят — и ладно, — ответила она раздраженно. — Элиза не то что ты, Лену, Элиза обо всех нас думает.

Я сделала вид, что не расслышала.

— Ты сказала ей, что я приеду сегодня? Где же она?

Отец опустил взгляд, а мать сухо проговорила:

— У себя дома.

Я рассердилась:

— Она что, здесь больше не живет?

— Нет.

— И давно?

— Почти два месяца. У них с Марчелло прекрасная квартира в новом квартале, — ледяным голосом ответила мать.

90

Все оказалось серьезнее, чем я думала; они не просто встречались. Я решила сразу ехать к Элизе, несмотря на то что мать твердила: «Стой, что ты делаешь? Сестра готовит тебе сюрприз, подожди, поедем попозже все вместе». Но я не послушала. Позвонила ей; она обрадовалась и в то же время немного растерялась. «Жди меня, — сказала я, — я выхожу». Я оставила Пьетро и девочек с родителями и отправилась к ней пешком.

Квартал показался мне еще хуже, чем был: облупленные стены домов, ямы на шоссе, кругом грязь. Из траурных объявлений, развешанных на стенах (я никогда еще не видела, чтобы их было так много), я узнала, что умер старик Уго Солара, дед Марчелло и Микеле. Судя по дате, это была уже не новость — прошло больше двух месяцев. Высокопарные слова, изображения скорбящей Мадонны и само имя умершего выцвели, но сообщения о смерти по-прежнему висели повсюду, как будто другие умершие, из уважения к Солара, решили о своем уходе из этого мира никого не оповещать. Много объявлений висело и на колбасной лавке Стефано. Там было открыто, но вход казался просто дырой в стене: внутри темно, пусто, один Карраччи мелькнул в глубине в белой рубашке и исчез, как привидение.

Я поднялась к железной дороге, прошла мимо того, что когда-то было новой колбасной лавкой. Давно опущенная железная ставня с одной стороны вышла из пазов, вся проржавела и была покрыта неприличными надписями и рисунками. Эта часть района казалась заброшенной, стены домов, которые я помнила белоснежными, посерели, штукатурка кое-где потрескалась, обнажив кирпичи. Я прошла мимо дома, где жила Лила. Когда-то здесь посадили молодые деревца — выжили из них немногие. Стекло входной двери треснуло и было заклеено скотчем. Элиза жила выше, в более фешенебельной и лучше сохранившейся части района. Дорогу мне преградил консьерж — лысый мужик с тонкими усами, — и спросил недовольно, к кому я. Я не знала, что ответить, и буркнула: «К Солара». Мужик тут же просиял и пропустил меня.

Только в лифте мне пришло в голову, что меня как будто отбрасывает назад. То, что в Милане и во Флоренции казалось мне совершенно нормальным — свобода женщины распоряжаться собственным телом и желаниями, сожительство вне брака, — здесь, в квартале, приводило меня в шок: на кону стояло будущее моей сестры, и я никак не могла успокоиться. Элиза живет под одной крышей с таким опасным человеком, как Марчелло Солара, и моя мать довольна? Мать, бесившаяся оттого, что я вышла замуж в муниципалитете и отказалась от религиозных ритуалов, мать, которая считала Лилу шлюхой за то, что та жила с Энцо, звала Аду потаскухой за то, что та стала любовницей Стефано, спокойно приняла то, что ее незамужняя младшая дочь спит с мерзавцем Марчелло Соларой? Об этом я думала, поднимаясь к Элизе, и моя злость казалась мне совершенно оправданной. А вот мысленно — я привыкла все раскладывать по полочкам — я зашла в тупик: я не знала, какие доводы пускать в ход. Те, что использовала бы моя мать несколько лет назад, если бы я сделала такой выбор? Не скачусь ли я тем самым до уровня, с которого даже она сдвинулась? А может, сказать: «Живи с кем хочешь, только не с Марчелло Соларой»? Сказать так? А рискнула бы я приказать какой-нибудь современной девушке в Милане или во Флоренции бросить любимого человека, кем бы он ни был?

Элиза открыла, я обняла ее так сильно, что она засмеялась: «Ай, больно». Я чувствовала, что она волнуется. Она провела меня в гостиную — помпезную, уставленную диванами и креслами в цветочек с золотыми спинками — и принялась безостановочно стрекотать: как хорошо я выгляжу, какие у меня красивые сережки и ожерелье, как элегантно я одета, как она мечтает увидеть Деде и Эльзу. Я охотно рассказывала ей о племянницах, дала примерить сережки и подарила их ей. Она повеселела, заулыбалась и сказала:

— А я боялась, что ты приехала меня ругать, что ты против наших с Марчелло отношений.