Читать книгу "Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура - Барбара Такман"

— Хорошо, — сказал я, — тогда говорите об этом у себя в синагоге.

— Прошу прощения! — ужаснувшись, воскликнул он. — Такое невозможно. Люди просто не хотят про это слышать.

Угрюмо и критически отреагировал даже Ховевей Цион, твердо настроенный на скромную крохоборческую колонизацию. Его представители были пионерами. Кто такой этот доктор Герцль из Вены в элегантном фраке, который ничего не знает про Палестину и даже не умеет писать на иврите? Кто он такой, что приходит и указывает им, что делать? Он даже не читал Мозеса Гесса или Пинскера! (Поразительно, но правда: позднее Герцль признавался, что если бы сначала прочел «Автоэмансипацию», то никогда бы не написал «Еврейское государство».) Последователи Ахада ҳа-Ама и его «культурного сионизма», которые верили, что душа иудаизма возродится раньше его тела и что евреи должны научиться чувствовать себя нацией прежде, чем смогут действовать как таковая, были возмущены радикальной программой Герцля. Это было слишком быстро, это обходит стороной душу, это не сработает.

Однако, чем больше бушевали дебаты, тем более широкую известность приобретала книга. Неизбежно, что ее призыв — призыв к достоинству и помощи самим себе, призыв вести себя как мужчины — пустил корни. Такова была сила личности Герцля, производившая впечатление на большинство людей и обращавшаяся к чему-то глубинному в еврействе, к вере в собственное превосходство. Именно эта вера, скрыто просуществовавшая столетия унижений, объясняет сам уникальный феномен его выживания. Герцль и не собирался ее скрывать. Скорее он настаивал на этом превосходстве, как, например, во время аудиенции в Ватикане, когда отказался целовать руку папы римского или когда постановил, что делегаты Первого Всемирного сионистского конгресса должны явиться во фраках и белых галстуках. Этот жест, хотя и настроил против него многих, был задуман с тем, чтобы довести до сознания самих делегатов величие их роли как основателей нации.

В самом Герцле этому свойству было трудно противостоять. Оно поставило его во главе движения, привело к нему верных соратников, собрало под его знамя последователей. По пути в Константинополь и из него, куда он отправился летом 1896 г., чтобы начать переговоры с султаном, на вокзалы посмотреть на него стекались толпы, которые приветствовали его как мессию и царя и выкрикивали древний клич «В будущем году в Иерусалиме!». Уже тогда вокруг него начала складываться легенда. Ко времени начала конгресса в Базеле энтузиазм, напряжение и ожидания, нараставшие на протяжении предыдущих месяцев, сосредоточились на нем одном. «Все сидели, затаив дыхание, точно в присутствии чуда», — писал один очевидец. Когда величественный мужчина, чернобородый, как ассирийский царь, поднялся на сцену для приветственной речи, последовали бурные аплодисменты. Его смуглое лицо, его завораживающие глаза были знакомы многим, но в тот момент в нем чувствовалось нечто большее — аура царственности, словно появился давно ожидаемый потомок царя Давида.

Здесь нет необходимости вдаваться во внутреннюю историю сионизма. Его цель была определена Первым Всемирным сионистским конгрессом в декларации четырех принципов, которые в дальнейшем стали известны как «Базельская программа». «Цель сионизма, — возвещалось в ней, — создать для еврейского народа дом в Палестине, гарантированный общественным правом».

Тем временем из опыта Герцля в Константинополе стало очевидно, что султан отнюдь не готов просто передать власть над Палестиной некому эмиссару, который при всем его достоинстве и апломбе не имел и двух фартингов из золота финансовых баронов, чтобы позвенеть им над ухом турок. Стало очевидно, что необходимо приложить максимум усилий и снова попытаться перетянуть на свою сторону богатых и влиятельных евреев. До тех пор, пока не пройдет подписка на акции пока еще не созданного Еврейского колониального банка или Колониального треста, сотрудничества от султана ожидать нечего. Герцль, как он записал в дневнике, «продал бы душу дьяволу» за успех в получении займа. В Лондоне, где, как он полагал, следует искать финансовый ключ, главы еврейской общины, которые начали проникаться беспокойным чувством, что, возможно, Герцль идет по верному пути, были готовы помочь советом, но не спешили обеспечить ему финансирование. Они не шли дальше предложения принять участие в создании банка, если сначала он сможет добиться, чтобы барон де Ротшильд вошел в совет правления, или чека на десять миллионов фунтов от ЕАК. Барон, которого Герцль пытался уговорить принять на себя бразды активного правления сионистским движением при условии, что он откажется от постепенной колонизации ради принципа национального государства, куда евреи могли бы эмигрировать по праву, отказался. «Он был националистом, не доверяющим националистическому движению и народу», — сказал про Эдмона де Ротшильда однажды Вейцман. — «Он хотел, чтобы всё делалось тихо».

Нерешительность «еврейских баронов» только укрепила Герцля в мысли, что его вера в собственное предназначение обоснованна и что он сам неизбежный глава движения. «Я всегда чувствую, что у меня за плечом стоит вечность», — записал он в своем дневнике. И он быстро учился. Он начал сознавать, что сионизм должен стать «движением бедноты» и искать поддержки среди неэмансипированных восточно-европейских евреев, «не терзаемых идеей ассимиляции». Он не знал и не понимал этих людей, но распознал, что если ему суждено что-то возглавить, то это будет армия «нищих и безумцев».

Тем не менее он не мог преодолеть собственную веру во властьпредержащих, как и в то, что каким-то образом сумеет создать государство как дар свыше, в результате светских бесед с дипломатами, банкирами и премьер-министрами. Пылкий Пинхас в «Детях гетто» Цангвилла почти предвосхищает умонастроения Герцля.

— Мы больше не будем немы, мы станем реветь подобно львам ливанским. Я стану трубой, чтобы созвать воедино рассеянных по всем четырем сторонам света… Да, я буду самим мессией, — сказал Пинхас, возносясь на крыльях собственного красноречия и забывая затягиваться сигарой.

— Тише ты, тише! — оборвал его бакалейщик Гедалайя. — Давай будем практичны. Мы еще не готовы к «марсельезам» или мессиям. Сначала нужно собрать достаточно средств, чтобы хотя бы одну семью послать в Палестину.

— Да, да, — отозвался Пинхас, бодро затягиваясь сигарой, чтобы снова ее раскурить. — Но надо смотреть дальше. Я уже всё перед собой вижу. Палестина в руках евреев… Священный Храм отстроен, еврейское государство, президент, равно владеющий пером и мечом… вся кампания разворачивается передо мной. Я вижу всё глазами Наполеона, равно генерала и диктатора.

— Очень бы нам того хотелось, — осторожно сказал бакалейщик. — Но сегодня всё сводится к тому, что десяток человек основывают общество для сбора денег.

Герцль иногда имел обыкновение «видеть всё глазами Наполеона». Теперь он сосредоточился на кайзере, чей намечающийся визит в Святую землю был у всех на устах. Если бы удалось уговорить кайзера употребить свое влияние на султана, то прав на Палестину или хотя бы хартии колонизации можно было бы добиться одним махом. Герцль, легко хватавшийся за кратчайшие пути, был убежден, что сумеет осуществить нечто подобное. Переданное через великого герцога Баденского, дядю кайзера и пылкого, памятующего о пророчестве поборника сионизма, сообщение о том, что кайзер благосклонно смотрит на то, чтобы стать протектором эмиграции евреев в Палестину и согласился дать в Иерусалиме официальную аудиенцию сионистской делегации во главе с Герцлем, заставило последнего питать горячие надежды. «Кайзер досконально разобрался в вопросе деле и полон энтузиазма… он полагает, что султан прислушается к его совету», — сообщил Герцлю эрцгерцог. Часовая аудиенция у самого кайзера в Константинополе подтвердила интерес германского императора, невзирая на хмурую мину министра иностранных дел фон Бюлова. Затем в ходе заранее запланированной встречи в колонии Микве Исраэль кайзер, проезжая в сопровождении турецкой охраны, остановил коня, к восхищению толпы пожал руку Герцлю, отпустил замечание о жаре, объявил Палестину страной с большим будущим, заметив, правда, что «она нуждается в воде, большом количестве воды», снова пожал руку Герцлю и уехал. Наконец настал кульминационный момент официальной встречи в Иерусалиме (где специально расширили проем Яффских ворот, чтобы кайзер мог вступить в Святой город, не спешиваясь). Аудиенция состоялась, но кайзер высказывался туманно и неуважительно. Письменное прошение Герцля было заранее подвергнуто цензуре, и любые упоминания хартии и государства были из него вычеркнуты.