Читать книгу "Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов"

Всё опять оказывалось в моих руках. Но как невозможно долго удерживать в горстях воду, так и от разума моего ускользала путеводная нить, стоило мне хоть немного отвлечься.

И, положа руку на сердце, я уже тогда мог сказать, что дело обстояло не в моих запутанных отношениях с обитателями того причудливого дома. Множество сведений почерпнул я к тому времени, но все они лишь громоздились бессмысленной пирамидой исторической рухляди. Я не обрёл ещё той своей пустоты, которую мог бы заполнить чужими историями. Верно, потому мне и пришлась ко двору прилипчивая головоломка, привезённая из-за моря.

Но когда говорил я самому себе, что не ищу разгадки – и то тоже было правдой. Ибо не мог я по слабости познаний тогда помышлять о том, чтобы делать какие-то выводы. Но я надеялся на случай. Случай, который сам даст мне в руки ключ. Что могло стать той отмычкой? Рукопись, начертание, или встреча с кем-то, для кого это не секрет – но всё было впустую. Мне не попадалось ничего, даже отдалённо намекавшего на ключ. Это начинало потихоньку отравлять мою жизнь.

Доселе я лишь раз развернул один из тех злополучных листков, запечатлевших знаки скрижалей, чтобы подшутить над чванливым полковником Беранже, ибо твёрдо знал, что не сумею их прочесть. Я оправдывал себя тем, что фрагменты слишком малы, чтобы кто-либо смог наверное определить их значение. Но я не мог не понимать: не обломок, не осколок – точно исполненный каменный квадрат с умышленной надписью смеялся надо мной из глубин столетий. Однако всякого рода домыслами заниматься я не хотел. И потому втайне боялся, что Бларамберг опередит меня. Если бы так случилось, у меня наготове имелось бы оправдание: ведь я не соперничал с ним. Юный волк предпочёл уклониться от боя, чтобы не проиграть в честном поединке. И теперь злорадствовал над тем, как жизненные соки утекали из соперника.

Я разозлился на себя. Я потерял время, и судьба вернула мне мою загадку. Словно презрительно швырнула обратно предназначенную одному мне драгоценность, что я так бесславно отдал первому встречному.

Это произошло столь откровенно, что отторгнуть её вторично значило бы отвергнуть волю Провидения.

Последний месяц я начал тяготиться жизнью в Бейруте, той жизнью, которая так вдохновляла меня поначалу деятельной суетой. Розыски древностей сменялись приёмами в консульствах. Не слыл я светским львом в Петербурге, тем паче провинциальные здешние собрания натужным лоском и дюжиной-другой одинаковых лиц опротивели мне до чрезвычайности. Общество дам неопределённых кровей и готовых на большее, нежели от них добивались, более не дразнило меня, заставляя придумывать поводы бежать и не появляться впредь. Княжна Анна тонко мерцала в безбрежных раздольях мечтаний, слишком далёких от воплощения. Жаспер Шассо раздражал своей откровенно коммерческой деятельностью и успехами на ниве торгового развития Бейрута, за которые его хвалили все и всюду, но в которых я по злости видел лишь умножение суеты, краж и развращение окрестных племён. Беранже, пикировки с которым всё больше напоминали дуэли и, грозя перерасти в настоящий поединок, несколько доставляли моим чувствам остроту, а разуму – пищу, неожиданно прекратились отозванием того в Смирну. Недоброй ради забавы я пред тем дал ему копию надписи, некогда снятую с каменной скрижали, слегка изменив её в двух знаках, и сказав, что моё Общество Древностей намеревается назначить награду тому, кто добьётся решения.

Всё казалось скверным, даже не будучи таковым. В довершение, погода дарила то бурю, то жар, то ливни, и, просиживая целые дни в своей каморке за перебиранием раритетов, я вконец пал духом.

Артамонов, надо сказать, никогда не сопровождал меня, предпочитая держаться в тени от всех европейских собраний, не без оснований полагая, что о его пребывании тут же станет известно тем, кто считает его своим рабом. Я осторожно расспрашивал о Россетти и даже Голуа, но отсутствие каких-либо о них сведений не успокаивало, а напротив, тревожило его всё сильнее. Он утверждал, что они мастера на перемену имён и самого облика. Он боялся покинуть город, тем самым нарушив прямой приказ, и ещё более страшился предстать пред своими неправедными судьями. Я предоставил ему возможность трудиться и самому добровольно решать свою судьбу.

Казалось, всех тяжелее приходилось Прохору. Не привыкший к праздности, он поначалу возился рядом, но, не имея серьёзных пристрастий к наукам, скоро стушевался, куда-то надолго исчезал, а когда объявлялся, то грелся целыми днями на солнце, напоминая мифического скиопода, прикрывающегося от лучей единственной гигантской ступней, и я всерьёз опасался, как бы приступы тяжёлой зевоты не разорвали ему голову от уха до уха.

Золотой песок надежды вслед за ароматом духов давно облетел с зачитанных до ветхости строк. Новых писем от Анны, могших вдохнуть в мои ожидания новую жизнь, не поступало, я ругал себя за беспричинные надежды, коим не находил уже никаких оснований. Все прежние мысли, внушившие мне отношение княжны ко мне большее, нежели к другу, не подкреплённые долгое время, теперь казались безнадёжной блажью влюбившегося юнца – и влюбившегося прежде всего в себя самого, в свою мнимую привлекательность и несуществующие достоинства, которые безотказно должны были подействовать на выбор невинной души. Былые мои резкие действия виделись мне ныне глупой бравадой и напоминали демонстрацию самострелов перед бастионами Царьграда, в то время как мои расчётливые соперники медленно приводили в движение осадные махины Урбана. Впрочем, уже и самая любовь моя стала подвергаться сомнению, не всегда в силах выдержать мысленного сравнения со страстью.

Любит и нищий своё хламовище… Я критически окинул собственное становище, только теперь глазами Анны. Печальной и унылой рисовалась келья бедного неудачника, серого книжного червя, не многого достигшего в обществе.

Посему, как только утихли дожди, я засобирался в тот самый град, более которого некогда мечтал узреть один только Иерусалим. За неделю до отъезда я известил Прохора и Артамонова о своём решении, и мне показалось, что оба обрадовались такому повороту, но каждый по-своему. Первому я дал поручение обеспечить наш маленький караван вьючной силой, ибо вещей набиралось немало, второму – подготовить к отправке в Одессу собранные манускрипты. Короткая и широкая дорога не обещала трудностей, заранее через французского консула уговорился я о недолгом постое в его доме.

Сны каждую ночь переносили меня на родину. Вот работники поставили лошадь прямо на меже с комковатой землёй, чтобы не ходить далеко за семенами, и приказчик строго отчитывал их, а потом с размаху вдарил по шапке одному из спорщиков, который доказывал, что всходы так и эдак будут хороши. В другой раз виделся мне целый гарем затворниц, которых всех почему-то вёз я в салон Волконской в дормезе, напоминавшем каик.

В раздражении как-то всплыло само собой и неразрешённое подозрение в отношении Артамонова. И не сказать нельзя и сказать невозможно – трудно вернуться к старому разговору, в котором всё вроде бы выяснено. Приехал он сюда следить за мной по поручению негодяев, а после отказал им, но теперь-то – что? Пора бы и убраться восвояси. Денег у него в достатке, иначе не снимал бы он такой дом. Неужели Анна удерживала его подле меня? Как он намеревался помешать нашей встрече? Выходило, что его интересы, оторвавшись от тайного общества, продолжают витать вокруг меня по иной орбите.