Читать книгу "Голая правда - Светлана Успенская"

«Да, постарел Кабаков, — размышляла Лиля, открывая окно, чтобы впустить свежий воздух, промытый дождем. — Вот и я не узнала его, когда увидела. В памяти зрителей ему всегда будет максимум сорок лет — как графу Монте-Кристо, которого он играл двадцать лет назад».

От Арбатской до Патриарших ходу около получаса. Таким образом, даже неспешным шагом Кабаков должен был попасть к Шиловской точнехонько в то время, которое следствие считает за время смерти актрисы.

Надо как-то подействовать на Кабакова. Ho как? Как повлиять на пожилого человека, который умело принимает разные личины? Как повлиять на него, чтобы он выложил все сам? Здесь надо действовать с фантазией…

Нахмурив брови, так, что они грозно сошлись на переносице, Лиля достала из стола фотографию Шиловской. Это не было обычное моментальное фото или семейный снимок. Это был кадр из фильма «Сказка, рассказанная осенью». В нем актриса играла молодую женщину, смертельно влюбленную в человека, который ее не любит, — эдакая «лав стори» на нечерноземной почве. В глубине души Лиля презирала подобные фильмы, и интерес к картине у нее был сугубо профессиональный.

«Смертельно влюбленную» — потому что, насколько она помнила сюжет, героиня в конце фильма мучительно долго умирала на руках своего возлюбленного, который буквально в последних кадрах раскаялся в своей черствости и понял, что был не прав. Что он любит ее, уже мертвую, бездыханную, — холодное безжизненное тело, со смертельно-белым лбом и неподвижными глазами, спутанными в агонии волосами и тонкой рукой, судорожно сжимавшей его руку.

«Отчего же умерла ее героиня? — спросила вдруг себя Лиля. — Кажется, отравилась… Все ясно, мадам Бовари на современный лад. Да-да, по-моему, отравилась. Помню, как она каталась по ковру с почерневшим от боли лицом и сжимала сожженное горло двумя руками. Помню кадр — пена на губах и обезумевшие глаза с огромными зрачками (наверное, специально капали атропин). И весь фильм — одно сплошное безумие на грани фарса, слегка отдающее романтической пошлостью».

Она повертела в руках стертый на сгибе листок, вырезанный из киножурнала. Осенний лес, сырой и холодный даже на фотографии, по небу плывут свинцовые тучи с рваными краями, луч солнца пронизывает золотой дрожащий лист, и беглый блик освещает лицо Шиловской, молодое, живое, счастливое. Прислонясь к дереву, она стоит, запрокинув голову, так, что длинная шея томно изгибается, углы сочных губ приподнимаются в лукавой полуулыбке — кажется, что она вот-вот рассмеется, захохочет и убежит в лесную золотолиственную глушь, обрывая на бегу прозрачные паутины, хрустя валежником, шурша опавшей листвой, как озорная лесная дриада.

Отложив снимок, Лиля критически глянула на себя в маленькое карманное зеркало и попробовала так же выгнуть шею, запрокинуть голову, чтобы волосы пушистым каскадом спускались на плечи, и изогнуть губы в сладостной улыбке.

«А я на нее похожа, — вдруг пришла неожиданная мысль. — Конечно, не копия, что уж говорить, да и рост у меня куда меньше, но… Если завить волосы, немного подкрасить глаза… А что, это идея!»

Спрятав зеркало в сумочку, Лиля подошла к окну. Лицо ее стало жестким и отчужденным, черты обострились. Она в задумчивости взялась рукой за подбородок и стала ходить по кабинету. В ее мозгу постепенно зрел, обрастая деталями, необычный план.

Для осуществления его надо было основательно подготовиться. Она вышла из здания, села на метро и через несколько минут оказалась на станции «Арбатская». Густая, ярко одетая толпа тут же подхватила ее и поволокла к выходу. На эскалаторе Лиля стояла с сосредоточенным хмурым лицом, так не соответствовавшим солнечному дню и общей атмосфере летней расслабленности.

Цветочницу она нашла быстро, там же, где и рассказывал Костя, — под рекламой с огромной спортивной девушкой, которая с глупо-счастливым видом сжимала в руке стакан с прохладительным напитком. По стенке стакана стекали прохладные крупные капли величиной с голубиное яйцо.

— Белые розы, пожалуйста. Семь штук, — вежливо попросила Лиля и протянула деньги.

— Вам какие? — спросила цветочница. — С розовыми краями лепестков, с желтоватыми? А вот есть чисто-белые, но они дороже.

Лиля на секунду задумалась и, оглядев огромные охапки цветов, сбрызнутых водой, решительно сказала:

— Давайте чисто-белые. Бог с ними, с деньгами…

Вечером, в то время, когда представление обычно подходит к концу, Лиля, предъявив служебное удостоверение, прошла в помещение театра. Здесь еще недавно блистала Шиловская…

Шелестя целлофаном букета, Лиля прошла в кабинет Кабакова. Дверь была приоткрыта, настольная лампа едва освещала небольшой квадрат около стола. Смутный неверный свет выхватывал из темноты афиши с крупными буквами, фотографии сцен из спектакля, где актеры, одетые в старинные костюмы, манерно кланялись, вздевали руки и целовались.

Задернув шторы на узком окне, Лиля посмотрела на часы — до конца представления оставалось несколько минут.

«Отлично», — хладнокровно прошептала она и села в кресло, так, чтобы ее лицо оставалось в тени. На колени лег букет белых роз, чьи крупные душистые головки поникли от недостатка влаги. Лиля распустила волосы по плечам, поправила розовое полупрозрачное платье, пронизанное насквозь светом лампы, и замерла.

По ковровой дорожке коридора зазвучали, приближаясь, шаркающие тяжелые шаги.

Анатолий Степанович Кабаков спешил после спектакля домой.

— Нет, нет, сегодня никак не могу, — категорически отрезал он в ответ на приглашение одного из спонсоров театра поужинать в ресторане. — Давление, знаете ли… Мне уже седьмой десяток пошел, я не могу допоздна засиживаться, да и сердце сегодня пошаливает…

На самом деле причина воздержания Кабакова была иная — он должен был на следующий день иметь ясную голову и свежие мозги, ему предстоял долгий и трудный разговор на Петровке. Кабаков с содроганием представлял себе хмурого простоватого подполковника, лицо которого напоминало ему лицо Митрича, знакомого лесника с озера Селигер, куда он каждую осень ездил охотиться на диких уток. Но не так ему казался страшен сам Костырев, сколько его бойкие молодые люди, по команде проникавшие во все щели, как назойливые комары, вьющиеся в надежде поживиться свежей кровушкой.

Особенно ему неприятно было видеть невысокую голубоглазую девушку, которая работала в следственной группе Костырева. Она в последнее время слишком часто вертелась в театре, вынюхивала, выслеживала, собирала сведения, сплетни, слухи о Шиловской и о ее отношениях с сослуживцами — и очевидно, делала далеко идущие выводы.

Кабаков остановил спешащую в гримерку молоденькую актрису, которая играла вместо выбывшей Шиловской. Это была хорошенькая девушка со скромным талантом и свежим невинным лицом, устроенная в театр по протекции некоего важного лица, имя которого упоминалось только шепотом.

— Ася, вы сегодня очаровательны, как всегда, но я просил не передерживать в той сцене с Рубини… Я вам объяснял, вся динамика сбивается напрочь, ритм нарушается. Вы меня понимаете?