Читать книгу "Нечаев вернулся - Хорхе Семпрун"

Так вот, только телефонный звонок Марка Лилиенталя привел к тому, что на нашу историю опустилась ночь.

В Нью-Йорке около часу дня или чуть ранее Марку удалось еще раз дозвониться в Париж из аэропорта Кеннеди. У него дома на площади Пантеон никого не оказалось. У Зильберберга к аппарату подошла Сара, молоденькая сиделка матери Эли. Нет, ей ничего не известно. Наконец, у Адрианы Спонти трубку взяла Беатрис. По ее словам, все обстояло прекрасно. Она осталась на ночь у своей матери, Эли настоял на этом. Адрианы нет, она в театре с Эли. Да нет же, она тут не одна: в доме есть еще молодая пара, они сейчас в комнатах мамы — Мария и Роберто… Да-да, те самые. Все идет прекрасно, она сейчас как раз намеревалась выбрать кассету и посмотреть по видику какой-нибудь фильм. «Вовсе нет, Марк, я и не подумаю выбирать всякое дерьмо, уверяю тебя! Какой-нибудь интересный фильм. Можешь не беспокоиться…»

Марк Лилиенталь положил трубку.

Простым звонком из Нью-Йорка он сильно продвинул нашу историю к ее концу, ускорил развязку. Как в фильме, где все перепуталось, персонажи разбежались в разные стороны и где-то бешено суетятся, а время, что двигалось дотоле мелкими судорожными толчками, вдруг делает большой рывок. И уже нет возможности продолжать наше повествование от той точки, где мы его оставили.

Упала ночь. Зимняя ночь, после которой солнце уже никогда не поднимется над головой Даниеля Лорансона.

«Нетерпение заставляло его дрожать как в лихорадке, но он не поддался и мне того не позволил. Он своего добился: я сама сиганула в бездну, как всякий человек, который чувствует, что нет ему спасения».

Адриана повернулась к Эли, ее глаза блестели.

«Он стал моим повелителем, но и слугой моего удовольствия», — звучал голос Жанны Моро.

Адриана прикрыла веки, словно не могла вынести резкого света ослепляющих и опустошающих видений.

А Эли Зильберберг подумал, что он снова может ее потерять, именно теперь, когда счастье кажется таким близким.

Что явился Марк и снова ее отнял у него. Вернее, воспоминание о Марке, навеянное словами Германа Броха и служанки Зерлины.

Еще не прошло и часа, как он увидел Адриану в красивом платье приглушенных теплых тонов, украшенном изящными, не слишком броскими драгоценностями, с умело наложенным гримом на лице.

— У тебя встреча? — воскликнул он, охваченный паникой. — Переменились планы?

Она рассмеялась:

— Это все ради тебя, Эли! Сейчас выпьем по рюмочке, а потом я, как договаривались, веду тебя в театр!

Она схватила его за руки и потянула в большую гостиную на первом этаже, переходившую в некое подобие зимнего сада.

Чуть позже к ним вышла Беатрис, чтобы попрощаться. После всех утренних треволнений она перебралась к матери, Эли не хотел, чтобы она оставалась одна в доме на площади Пантеон. Свой латинский перевод девочка уже добила, благо он оказался не слишком трудным. «Кстати, о латыни, — вспомнил Эли. — Ты хотела у меня что-то спросить, ведь так?» Беатрис украдкой бросила взгляд в сторону матери и с неожиданно серьезным видом прошептала: «Я не знаю, можно ли говорить при маме, наверно, это какая-нибудь гадость!» Адриана и Эли удивленно переглянулись. Тоже несколько смущенные. «Но это пустяки, — тут же, добавила Беатрис. — Я сама во всем разберусь!» Взрослые не осмелились допытываться, в чем было дело.

Прежде чем выйти из гостиной, Беатрис еще раз обернулась и поглядела на них. Окинула долгим изучающим взглядом, а потом выпалила:

— Для ваших преклонных лет вы выглядите совсем недурной парочкой!

И с тем удалилась.

Адриана рассмеялась несколько принужденно.

— А что там за гадкое латинское словцо? — спросила она, чтобы разрядить обстановку.

Эли вспомнил, что оно имело какое-то отношение к подписи под рисунком в «Либерасьон». Они отыскали газету. В этом выпуске центральные страницы были отданы иллюстрированному досье о путях распространения вируса СПИДа. В левой колонке серия рисованных виньеток сопровождала текст, посвященный опасности гетеросексуальных контактов. Последняя из них имела подпись: cunnilingus.

Страница открылась сразу же, как они разложили газету на журнальном столике. Однако ни один из них не решился прокомментировать то, что увидел. Эли Зильберберг, покраснев, сложил журнал. Адриана смущенно засмеялась. Прошло несколько секунд, и она решительно допила свою рюмку.

— Пора, — произнесла она чуть глуховатым голосом. — В Буфф-дю-Нор начинают рано, нужно еще успеть захватить приличные места.

Она наклонилась к нему и, прежде чем встать, легонько провела по его губам своими хрупкими, чуткими пальцами.

«Мои любовные вопли были той наградой, которая ему и требовалась. Только это и подстегивало его желание», — продолжал звучать голос актрисы.

Эли так хотелось сейчас же притянуть к себе Адриану, стиснуть в объятьях, прошептать ей на ухо, что он тоже способен стать повелителем и слугой ее услад, готов предоставить в ее распоряжение, а если надо, даже принести в жертву и свое время, и самое жизнь — все дни и ночи. Напомнить ей те фразы из романов Броха, которые прочел когда-то давно, гораздо раньше, чем кто бы то ни было догадался использовать их для театра. Именно тогда ему и захотелось отдать жизнь за то, чтобы однажды Адриана произнесла их, думая о нем.

В полутьме зрительного зала он вглядывался в лицо Адрианы, похожее на траурную маску непереносимой красоты, и ему захотелось крикнуть ей, что монологи Зерлины не должны пробуждать боль воспоминаний о прошлом, они могут стать предвестием радостного будущего.

Скорчившись на неудобном сиденье, слушая ранившие его слова, Эли напрягал все душевные силы, чтобы снова не оказаться во мраке, бесконечно далеко от первобытного рая, куда Марк некогда увлек Адриану.

«Мы оба подошли к самому краю пропасти, — звучал голос актрисы, — но стали как бы одним существом. И все же каждый день и каждую ночь я помнила, несмотря ни на что я знала, что все это плохо кончится».

Да, на краю пропасти, думала Адриана, как точно сказано.

Она догадалась, какие чувства обуревают ее спутника, что за страхи терзают его ум и сердце. В обостренном напряжении ее душа услышала беззвучный стон Эли, когда слова Зерлины вызвали из тайников памяти призрак Марка.

«И чем свирепее были мои слова, тем крепче — его любовь», — продолжала актриса, и в гулком молчании завороженного зрительного зала, с замиранием сердца внимавшего Зерлине, безмятежно-чувственно повествующей о своей страсти, Адриана вспомнила о том остром блаженстве, что умел дарить Марк, когда слушал ее ночные всхлипы и слова, исполненные просветленной непристойности обнаженного счастья.

Она открыла глаза и увидела застывшее, измученное тревогой лицо Эли.

«Ведь женщина призвана доставлять удовольствие мужчине», — вещала актриса со сцены.