Читать книгу "Серп демонов и молот ведьм - Владимир Шибаев"

Через открытую боковую фрамугу Горбыш со товарищи и спланировали в залу, лишь чуть звонко зашибив копчики. Но не волнуйтесь, копчики у слесарей – что другие колокола, чуть позванивают низкой нотой в клозетах, и вдарить по ним – другой опытный слесарь и не заметит. Эффект от прибытия гостей был один – мертвецкое молчание.

Так внезапно они вперлись на решающий лежбище-сход перед наступлением авангарда на шаткие церковные стяги, что ни один из почтеннейших адептов всемирного художественного жеста не мог вымолвить ни бе, ни ме ни на полузабытом родном, ни на каком ином мертвом языке. Разув рты, на прибывших «сатанистов» вперились и главный лондонец «сэр» или «пэр» Пшедобжски, и Гриша уже «три процента», потому что инфляция, и районный рукопожатель творцов Мафусаил Скирый, и некоторые другие адепты, до полудюжины. Все они расположились «лежа-прогнись» на подушках, прямо на заплеванном до чистоты паркете бывшего завода, каждый был – кто поверх служебного костюма, мантии или песцового манто – закамуфлирован римской нестиранной с неронов тогой, а кто и босиком, с украшенными синей краской ногтями. На сходку приглашено оказалось и телевидение: сбоку сияли лампионы, и пара операторов совала свои носы в шуршащие вздор телемониторы; ведь главное у инсургентов было всегда – жест беспробудного отчаяния, воспарение в социальную бездну и падение к высотам международных стандартов, а без тренькающих телекамер все это мишура, все равно что взлетать, забыв павлиньи перья и хвост в камере хранения Шереметьево-2.

Перед каждым присутствующим на лежбище красовалась табличка с обозначением ипостаси, не обязательно с ФИО. Например, перед пустой пока подушкой видна была наклейка на ножке «Несравненная Лизель, спонсор всея», а перед возлежащим рядом и одетым, похоже, кроме тоги только в плевки и нагрудную шерсть значилось «Великия маг АКЫН-ХУ, буйный членистоног волшебства и вдохновенья».

– Кто такие свалились, с какой галереи? – наконец, вопросил прибывших из воздуха один важный адепт.

– Не разумим, то ест ми руски луди-собак, то ми щене подоба, добри хлопиц с окна не ходи, скоти зверски скот едно, – надулся сэр с Лондона.

– Минуту, минуту, господа суперинтенданты, – нервически радуясь, воскликнул Скирый. – А вот узнаю этих пара… парашютистов. Наши до конца концов. Вот этот, в черном плаще сволочуга, помню. Выдвиженец прошлого показа, юное дарование новой перформации – ты, зверская собака с ластами и в водолазном шлеме, ну?!

– Я! – радостно завопил определенный Горбыш и для похожести прошелся чуть вприсядку, лупя ладонями по плечам и коленям.

– Ну-ка поглядите в лист допуска, – распорядился Гриша. – Как по ведомости проходишь?

– Я? – растерялся вохр.

– Ну вот, все равно, допущен, – провел по списку пальцем вверх и вниз Гриша. – «Собака передвижная человек в ластах и кепке с гармонью. Он же: человек-грязь. Два раза по пятьсот фунтов».

– Чего фунтов? – насторожился вохр.

– Ну это ладно, – замял Мафусаил и спросил: – Пришел хорошо. А какую сейчас разрабатываешь концептуальную жилу?

– Сам ты жила, – огрызнулся вохр и обернулся к подсевшему со страха слесарю. – Я теперь… – понял, что недоумки требуют цирка, – человек-паук, клещ бандитского наркокапиталокоммунизма, – и взялся, трюхая полами плаща, бегать, прихрамывая, мимо табличек, туркая и сдвигая их. Камеры молниеносно сцапали его в объектив.

– А этот, – крикнул вохр, набегая коршуном на закрывшего голову руками слесарька. – Этот… моя добыча, тоже паучина, не хотит в наш рай взобраться и поиметь на халяву чего нет…

– Пустоты, космоса, наших парадоксом самосознания, – донеслось.

– Самоистязания хочет, до сахарной кости, – выплюнул маг Акынка, вспомнив прошлый позор. – Чтоб кожу на рожу натянули.

– Мечтает осуществить постановку Большого театра в Греции. Хор Терпсихор разрывает сознание человека-паука на лебедей раком и щуку фаршмаком, – прикинул Скирый. – Плюс старые боги грызут новых, и Зевес борется с Архистратигом за право первой ночи с либидо паука. По Петру Ильичу. Ага?! – воспалился проектом Мафусаил.

– Точно, – осторожно подтвердил работник охраны. – Самолет давай бизнес-классом, как люди. И не сухой паек. А то знаем…

– Ладно, ладно, крапленый мечтатель, – пожурил зарвавшегося паучка Гриша. – Садись по углам, послушай. А ассистент твой пока на выход, там пускай соки сосет, прислали поощрительно из-за бугров.

– Выйди-выйди, – толкнул паук слесарька коленом. – Посиди за дверкой, я скоро.

– Так движте к кончептуально зглавному зджверстфу… Что тот млади дивчина, годен на алтар прогрес распни? Или лепше други, таки як та… блади актрис брать?

Приподнялся на корточки Акынка и, путаясь глазами в подушках, сообщил:

– Прибежала дурашка ревмя. Спаси, мечется, от всех меня и мальчика Мишу. Завела себе сосуна бурого! – хохотнул акын. – Все отдам, все забирай. А чего у нее, кроме проблем и задержки? Спаси концептуально, спортсмены с железными боками хотят распять. Ну бред молочной коблы, ясно концептуально. Порошку уже не клянчит, сучара. Так я строго. Кончай, говорю, концептуально. Будешь на воскресном райке, куда сама собиралась, изображать блудницу в гробе, Марию с мандалиной. Голая в цветах, и ноги шире плеч чтобы, концептуально. А все будут плясать вакханально и плевать в тебя слюнь и камни. Ну, мелкие, щебень-гравий. Науровне амбулаторно. Ну, говорю, играй перморфанс как первое лицо, тогда лежбище тебя примет и сохранит. Отобьет от святого синклита в рожу.

– То ист прблем може, не до вяры, – скукожился пан Пшедобжски. – Джтвнэ празник, тлевиднье. Болши транслаци, гонорари… за бздура. То е надо думат ешче.

– Чего думать! – взъерепенился Акынка. – Я девку три месяца строил, дурью с руки поил, подводил к охмуриловке. Гони под роспись мильон иен, и к воскресенью девка будет загляденье, огурцом скакать. И голая, и с пупырками. А пробазланить в вашем сюре – упустим такой фольквер. Уже уперлась – в рай, в рай. Богу в душу. Все вы – туману насрете, а деловой – один… акын.

– Обсудим, обсудим, господин ХУ, – примирительно успокоил нервного мага Скирый. – Надо все же выстроить общую схему противостояния их железным объятиям… тенденцию трансцендентного осознания бытийной артикуляции в стихийной дисгармонии к парафразу слепого верительного акта распятия личного волевого онтогенеза в проклятии догматических парадигм.

– Ешь-моешь, – икнул Горбыш, тихо, на корточках, продвигаясь к выходу.

Но едва он сунул нос ближе к дверям, они хлопнули, распахнулись, и в ареопаг впорхнула замечательная практикантка, в пух и прах разряженная спонсорша и ненавистница кошачих Лизель.

– А ну пошли! – крикнула она магу ХУ.

– Куда?! – несколько испуганно бормотнул уже чуть заезженный сивка-бурка.

– Туда! На конезавод, – скорчив физиономию, капризно топнула кожаным шитым сапожком взбалмошная особа. – Жеребца твоего будем гонять в гриву.

– Что то жребец? – испуганно справился лондонский «пэр». – Руски дурак брудны?