Читать книгу "Призраки двадцатого века - Джо Хилл"

— Так чего у тебя с глазом? — попробовал я еще раз, удивляясь собственной смелости.

Эдди провел под носом тыльной стороной ладони. Ухмыляться он так и не перестал.

— Да этот мешок с дерьмом, с которым встречается мать, застукал меня, когда я заглядывал к нему в бумажник. Как будто я собирался украсть у него талоны на питание или еще что. Сегодня он рано ляжет, завтра ему до рассвета выезжать в Кентукки, так что держусь подальше от дома, пока… Эй, смотри — вон бензовоз.

Я посмотрел и увидел мощный тягач, надвигающийся на нас. За собой он тащил длинную стальную цистерну.

— У нас есть всего один шанс подорвать его, — сказал Эдди. — Четыре унции С-4.[64]Если попадем, сметем всю трассу.

Прямо перед ним лежал кусок кирпича Я ожидал, что Эдди возьмет его и швырнет в цистерну, когда та будет проходить под нами. Но вместо этого он положил свою руку поверх моей, которую я почему-то до сих пор не снял с камня. Во мне забился слабый пульс тревоги, но я ничего не сделал, чтобы убрать его руку. По-видимому, этот факт следует подчеркнуть особо. Я позволил случиться тому, что затем случилось.

— Подожди, — скомандовал Эдди. — Готовься. Не промахнись. Давай!

Как раз когда цистерна стала уходить под мост, он толкнул мою руку с кирпичом. Кирпич сильно ударился о бок цистерны со звенящим звуком: ке-ранг! А потом отскочил и полетел в сторону от бензовоза, через соседнюю полосу, где в этот момент шла красная «вольво». Под острым осколком хрустнуло лобовое стекло — я успел увидеть паутину трещин, простреливших его во все стороны, — а потом машина исчезла под мостом.

Мы оба развернулись и бросились к противоположным перилам. Мои легкие отказались работать, и я несколько секунд не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Когда «вольво» показалась из-под моста, ее уже вело на обочину. Мигом позже машина выскочила с трассы и на скорости тридцать миль в час скатилась с заснеженной насыпи. Внизу, засыпанные снегом, росли молодые гибкие клены. С сухим треском «вольво» врезалась в один из них. Лобовое стекло выскочило из рамы единым пенящимся куском, скользнуло по капоту и упало в снег.

Я все еще не дышал, когда пассажирская дверь распахнулась и из машины выскочила крупная блондинка в красном пальто, перетянутом поясом. Руку в варежке она прижимала к глазу. С криком она бросилась открывать заднюю дверь.

— Эми! — визжала она. — О боже мой, Эми!

Потом я ощугил на своем локте жесткую хватку пальцев. Эдди развернул меня, толкнул с моста на дорожку, крикнул диким голосом:

— Сматываемся к чертовой матери!

Когда мы сошли с моста, он толкнул меня еще раз — с такой силой, что я упал коленом на голубой гравий (коленная чашечка взорвалась острой болью). Но Эдди уже тащил меня вверх и вперед. Я не думал. Я бежал. В висках стучала кровь, лицо обжигал холодный воздух. Я бежал.

Я не думал до тех пор, пока мы не выскочили в парк и не перешли на шаг. Не сговариваясь, мы двигались к моему дому. После стремительной пробежки на морозном воздухе у меня никак не проходила резь в легких.

Она пошла к задней двери, с криком: «О боже мой, Эми!» Значит, на заднем сиденье кто-то был. Скорее всего, маленькая девочка. Высокая, полная блондинка зажимала варежкой один глаз. В нее попал осколок стекла? Из-за нас она ослепнет? А eщe: блондинка вылезла из пассажирской двери. Почему не вышел водитель? Был ли он без сознания? Или он погиб? У меня дрожали колени. Я вспомнил, как Эдди толкнул мою руку с кирпичом, вспомнил, как кирпич выскользнул из моей ладони, завертелся в воздухе, как потом он отскочил от цистерны и влетел прямо в лобовое стекло «вольво». Сделанного не воротишь, вдруг понял я, и эта мысль потрясла меня как откровение. Я посмотрел на свою руку, бросившую кирпич, и увидел, что в ней зажат снимок: Минди Акерс, теребящая треугольник ткани между ног. Я не помнил, когда успел взять его. Молча я показал его Эдди. Он взглянул рассеянно и сказал:

— Оставь себе.

Это были первые слова, прозвучавшие после того, как он крикнул: «Сматываемся к чертовой матери!»

У самого дома мы встретили мою мать. Она стояла возле почтового ящика и о чем-то разговаривала с соседкой. Когда я проходил мимо, она прикоснулась пальцами к моему затылку — привычный, интимный, мимолетный жест, от которого внутри меня все содрогнулось.

Я молчал, пока мы не вошли в дом и не стали снимать в прихожей обувь и куртки. Отец был на работе. Где Моррис, я не знал и не хотел знать. Дом стоял тихий и темный, в нем ощущался покой пустоты.

Расстегивая свою вельветовую куртку, я сказал:

— Нужно позвонить. — Голос, казалось, исходил не из моего горла или груди, а откуда-то еще — из угла прихожей, из-под горы шапок, сложенных там.

— Куда?

— В полицию. Узнать, что с теми людьми.

Он замер, стянув джинсовую куртку с одного плеча, и уставился на меня. В полумраке прихожей его синяк походил на неудачную попытку накрасить ресницы тушью.

Почему-то я не мог остановиться и продолжал говорить:

— Мы скажем, что стояли на мосту и видели аварию. Не обязательно говорить, что она случилась из-за нас.

— Она случилась не из-за нас.

— Ну, — начал я и замолчал, не зная, что говорить дальше. Его утверждение было абсолютно лживым, и я не мог придумать такого возражения, чтобы оно не прозвучало как провокация.

— Просто кирпич закрутило не в ту сторону, — сказал он. — Разве это наша вина?

— Мне хочется знать, что с ними все в порядке, — сказал я. — На заднем сиденье был маленький ребенок…

— Ни черта там не было.

— Ну… — И опять я смолк, но заставил себя продолжить: — Нет, был, Эдди. Девочка. Мать звала ее.

Он опять на мгновение замер и внимательно посмотрел на меня. На лице его появилось выражение жесткой расчетливости, а затем он с притворным безразличием пожал плечами и продолжил стягивать сапоги.

— Если ты позвонишь в полицию, я покончу с собой, — сказал он. — И на твоей совести будет еще и это.

У меня перехватило дыхание, грудь сдавило невидимым неподъемным грузом. Я попытался ответить, и вместо голоса из горла вырвался чужой сиплый шепот:

— Брось.

— Я серьезно, — сказал Эдди. Он помолчал перед тем, как задать вопрос: — Помнишь, я говорил тебе, что мой брат звонил мне и рассказывал о том, как много он зарабатывает, воруя машины в Детройте?

Я кивнул.

— Это вранье. А помнишь, я говорил о другом его звонке, из Миннесоты, где он трахал рыжих сестер-близняшек?

Я вспомнил и опять кивнул.

— И это тоже я выдумал. Я все выдумал. Он вообще не звонит. — Эдди протяжно вздохнул, и едва заметная прерывистость вдоха подсказала мне, что он борется со слезами. — Не знаю, где он, что он делает. А звонил он мне только однажды, когда еще сидел в колонии. За два дня до побега. Он был каким-то странным. Старался не плакать. Он просил, чтобы я никогда не делал ничего такого, из-за чего меня могут отправить в колонию или тюрьму. И взял с меня обещание. Потому что, сказал он, там и тебя сделают педиком. Там полно этих бостонских ниггеров, они ведут себя как извращенцы, они заставят и тебя. А потом он пропал, и никто не знает, что с ним случилось. Но мне кажется, если бы с ним все было в порядке, он бы уже позвонил. Мы с ним дружили. Он не стал бы держать меня в неизвестности. И я знаю своего брата — он ни за что не стал бы гомиком. — Теперь Эдди в открытую лил слезы. Замолчав, он утер щеки рукавом и направил на меня яростный горящий взгляд: — И я не собираюсь загреметь в колонию из-за какой-то аварии, в которой никто не виноват. Никто не сделает меня голубым. Со мной уже был такой случай. Этот грязный вонючий дерьмоед из Теннесси, дружок моей матери… — Он умолк, отвел глаза, попытался успокоиться.