Читать книгу "Возлюбленная Казановы - Елена Арсеньева"

Многое в событиях последних дней прояснилось. Вот почемуАнна Яковлевна была так раздражена бдительным присутствием Миронова, которыйпостоянно следил, чтобы молодые спали вместе. Вот куда она бегала нынче ночью:плотский голод утолить! Но, видать, ненасытна была, коли и днем восхотелосьтого же… Вот чем объяснялось равнодушие Валерьяна к жене: она и впрямь не шлани в какое сравнение с «Аннетою». Право, только такая простота, как Елизавета,могла не заметить мужниной обмолвки в их первую ночь. Да и какая там обмолвка!Они таились только перед грозным Мироновым, а теперь надобность отпала. Ясно,что за участь ждет Елизавету в графском доме, – венчанной приживалки. Истиннойхозяйкою будет Анна.

«А чего бы ты хотела, каторжанка, бродяжка? – со злоюиздевкою спросила себя Елизавета, закрывая глаза. – Барыней сделаться? Властвовать?Счастливой быть?.. Ишь, какая! Все, все кончено, видать, со счастьем! Свою меруты уже отмерила».

И потом, когда барская повозка промчалась по заснеженнымпорядкам Любавина, встречаемая земно кланяющимися крестьянами, и, пролетевчерез лесок, остановилась у крыльца двухэтажного господского дома, где ихожидала подобострастно согнутая дворня, Елизавету никак не покидало ощущение,что все эти люди, а не только Лавр, Северьян да Степанида, и заиндевелые кони,и ворона-каркунья, медленно пролетевшая мимо, и даже собака, вдруг истошнозавывшая в сенях, словно пророча несчастье этому дому, все о ней знают; что онавнушает им презрительную, насмешливую жалость своим растерянным видом; чтонигде не сыскать ей отныне ни крупицы любви и нежности… И почему-то онанесправедливо-горьким упреком поминала Гаврилу Александровича Миронова,который, уехавши, словно бы увез с собою всю ту малую толику счастливогоспокойствия, ненадолго отпущенного ей скупой судьбой.

Глава 18

Ноченька морозная

Весна заблудилась где-то. И хотя на Евдокию первомартовскуюсияло в чистом голубом небе солнце, радостно тенькали синички, ноздревато оседалина пригорках сугробы, что сулило доброе лето, уже назавтра вновь заволоклонебо; и вот вторую неделю ветреные, морозные дни чередовались со снегопадами давьюгами. Сугробы многослойными пирогами подпирали заборы, а то и валили ихсвоей сырой тяжестью; мужики не успевали скидывать снег с крыши барского дома,расчищать подъезд; белая крупка все сыпала да сыпала. И чудно было глядеть нанебо: неужто там еще не иссякли зимние припасы? И когда все же иссякнут? Инастанет ли вообще весна? Мужики опасались: ежели будет дружная, то поплыветвсе кругом!..

Недавно Елизавета набралась храбрости, спустилась с обрываи, отойдя подальше от берега, разгребла снег со льда, легла прямо в сугроб,приникнув лицом к морозному темному стеклу, и долго всматривалась в глубину,пока лоб не заломило. Зато была вознаграждена: там, в черной воде, в зыбкойполутьме, вдруг медленно-медленно прошла длинная серебристая тень…

Щука? А может, стерлядь? До чего же хороша! Словно бы самдух великолепной спящей реки явился Елизавете, насмерть раненный красотою, чтосияла вокруг!

В такие минуты казалось, что после долгих мучительныхстранствий она вернулась домой. Домой, где ее любят и ждут…

Елизавета закрыла глаза, медленно, глубоко вдыхая напоенныйснегом, даже на вкус белый, благоуханный воздух последних дней зимы, и чутьулыбнулась, когда сказочная тишина рассыпалась; что-то завизжало, затявкало,ткнулось в колени, запрыгало вокруг. Это был Шарик, дворовый пес, более похожийне на шар, а на кругленькую чурочку, такой был он весь тугой и плотный. Такприятно было схватить его за курчавые бока или вислые уши, чувствуя на своемлице мокрые тычки проворного носа (о господи, единственные поцелуи, которые онаполучает!), и смеяться до слез, слушая счастливый, захлебывающийся визг. Потомнабегали тонконогая высокая Ласка и юркая, маленькая, от земли не видать,Беляночка. С ошалело вытаращенными глазами и заливистым лаем они сбивалиЕлизавету с ног, валили в мягкий, пуховый сугроб; и начиналась радостная вознячетырех существ, без памяти любивших друг друга, так что потом, прежде чемворотиться домой, добрых полчаса приходилось трясти шубку и сбивать снег сюбки. Варежки были хоть выжми, и Елизавета украдкою сушила их в своей светелке.

Однажды ее игру с собаками подсмотрела Анна Яковлевна, послечего колкостей, насмешек, попреков и глупости было – не оберешься! И с тех порЕлизавета остерегала минуты своей радости, тем более что они были так редки…Казалось бы, никому в этом доме она и даром не нужна. Меж тем чуть забудешься вдолгожданном уединении, кто-нибудь тебя да вспугнет по самому пустяковомуповоду. То главная горничная Агафья, барская наушница, которая слоняется подому с раскаленною жаровнею в одной руке и бутылью ароматического уксуса – вдругой, наливая на жаровню несколько капель и распространяя по всем комнатамудушливый, едкий запах, который только Анна Яковлевна могла называтьблагоуханием; у Елизаветы он вызывал удушье и кашель. Это быстро проходило, ибосквозняки уносили вонищу, но Агафья, которой делать больше было решительнонечего, появлялась вновь… То из холодной раздастся на весь дом хлест розог,французские ругательства и девичий визг: это Стефани и Жюли, проще сказать,Степанида с Ульяною, отвечают за красоту Анны Яковлевны. Елизавета не особенноудивилась, когда это кроткое, жеманное и чувствительное создание обратилось вгрубую фурию, обретя под свое начало столько крепостных и ощутив полновластиенад ними. Ведь и впрямь она оказалась истинною хозяйкою Любавина!.. То вприпадке слепой злобы промчится по анфиладе комнат сам граф ВалерьянДемьянович, который, разбираясь с дворовыми и крестьянами, всегда доказывал ивину, и правоту одним коренным русским аргументом – кулаком: кому глазподобьет, кому бороду выдерет, а кому и по голове достанется длинным вишневымчубуком любимой барской трубки.

Право же, воротившись в Любавино, и Валерьян, и кузина егопоистине окунулись в свою стихию: самодурного всевластия и своеволия. Но еслиАнна Яковлевна, проспавши до полудня, другие полдня проводила за туалетом,изобретая для девичьей все новые и новые уроки в шитье бесчисленных нарядов, тоСтроилов резко опустился: ходил в одном и том же покрытом пятнами камзоле,замаранных штанах, неохотно брился, капризами и зуботычинами доводя до слездомашнего цирюльника Филю, много пил, обильно ел, беспрестанно курил и от злойскуки даже пытался вникать в хозяйство.