Читать книгу "Посреди жизни - Дженнифер Уорф"

Завтрак был превосходным: кукурузные хлопья, яичница с беконом, тосты с джемом, кофе. Мне стало еще спокойнее. Я собиралась сразу же вернуться к маме, но… Роковые «но» в нашей жизни ничуть не лучше, чем «если бы только». Если бы только я сделала то, что собиралась сделать с самого начала. Если бы только я устояла перед зовом летнего утра, перед красотой восходящего солнца, длинных теней в больничном саду и маленьких облаков на чистом голубом небе, перед пением птиц. Но этого не произошло, и я пошла прогуляться.

Когда я вернулась в больницу, дверь отделения интенсивной терапии была заперта. Я слышала шум изнутри, но не могла войти. Я постучала в дверь несколько раз, тревожась все сильнее. В конце концов вышла медсестра со словами, что случилось неожиданное происшествие и меня не впустят.

– Какое происшествие? – спросила я.

– С сердцем. Мы уже делаем все возможное.

– Впустите меня!

– Нет, извините, – последовал твердый ответ.

– Но она же моя мать. Я должна войти.

– Нет. Нельзя. Идите в приемный покой, вас будут информировать о ходе лечения.

– Но что вы с ней делаете? Что происходит?

Медсестра ничего не ответила, повернулась и плотно закрыла дверь прямо у меня перед носом. Я дрожала и плакала.

– Впустите меня, откройте дверь. Почему вы не даете мне войти?!

Это я хотела сказать, но, наверное, слова было трудно разобрать. Кто-то отвел меня в приемный покой и принес чашку чая. Не помню, что я тогда ощущала: во мне колотились и мешались растерянность, паника, гнев, самобичевание. Время шло. Что они там делают? «Происшествие» может значить что угодно. Когда это случилось? Зачем, зачем я пошла на эту прогулку? Я не должна была тратить время. Нужно было вернуться сразу после завтрака, и тогда я была бы там, чтобы защитить ее. Я представила себе, как она, слабая и беспомощная, ждет меня, зовет меня, а меня нет рядом. Я бросила ее.

Я побежала обратно в реанимацию и стала стучать в дверь с криком: «Впустите, впустите меня!» – но вышел мужчина и сказал мне: «Нет». Я попыталась пройти мимо него, но он преградил мне путь. Прежде чем он закрыл дверь, я успела увидеть неясные фигуры в белых халатах, черные аппараты и провода вокруг обнаженного тела на кровати. Медсестра отвела меня обратно в приемный покой. Она видела мое горе и была очень добра. По ее словам, у мамы случился второй инфаркт и реанимационная бригада делает все возможное.

– Не волнуйтесь, – мягко сказала она, – ваша мама в надежных руках. Они знают, что делают.

– Но почему я не могу войти?

– Не стоит. Будет лучше, если вы останетесь здесь.

Я так и поступила – как приходится поступать и всем остальным. Когда реанимационные действия в разгаре, посторонним вход воспрещен.

Два часа я просидела в оцепенении. Я грызла и проклинала себя. Если бы я не пошла на эту проклятую прогулку, я была бы с ней и защитила бы ее от этого насилия… Но так ли это? Разве я могла бы? Заранее никогда ничего не известно, а понимание приходит уже потом. Разве могла бы я сидеть и смотреть на маму, у которой случился инфаркт, видеть все эти хорошо знакомые симптомы и ничего не делать? Разве могла бы я спокойно наблюдать за внезапной болью, за тем, как мама, схватившись обеими руками за грудь и запрокинув голову назад, хватает воздух ртом в отчаянной попытке вдохнуть, как быстро ее лицо покрывается бледностью, предвещающей смерть? Разве могла бы я быть свидетелем этого и ничего не сделать? Конечно, нет! И кроме того, мама после первого инфаркта в любом случае все еще была подключена к кардиомонитору, так что замигали бы красные огоньки, запищали бы сигналы тревоги, слышные далеко за пределами палаты интенсивной терапии. Так или иначе прибыла бы реанимационная бригада, а меня выставили бы в приемный покой, и мне все равно пришлось бы ждать там два долгих, ужасных часа.

В конце концов пришел врач и мягко сказал, что мама умерла. По его словам, они сделали все, что могли, но никакого эффекта не было.

«Я твердо надеюсь на лучшее, хотя взял себе в привычку всегда во всем допускать самое худшее, поскольку смерть (строго говоря) есть подлинная конечная цель нашей жизни. За последние два года я так близко познакомился с этим подлинным и лучшим другом человека, что образ смерти для меня не только не заключает в себе ничего пугающего, но, напротив, дает немало успокоения и утешения! И я благодарю Бога за то, что Он даровал мне счастье (вы меня понимаете) понять смерть как источник нашего подлинного блаженства. Я никогда не ложусь в постель, не подумав при этом, что (хоть я и молод) уже не увижу нового дня. Но при этом никто из моих знакомых не сможет сказать, что я угрюм и печален. За это блаженство я всякий день благодарю Творца и от души желаю этого блаженства каждому из моих ближних».

Моцарт в письме к отцу

2004–2006. Хорошая смерть

Существует множество нейродегенеративных заболеваний: боковой амиотрофический склероз, болезнь Паркинсона, рассеянный склероз, хорея Гентингтона и другие. Они развиваются сходным образом, хотя и несколько различаются между собой. Происходит поражение нервов, при этом ухудшается контроль над мышцами, и все это прогрессирует годами. Интеллект обычно остается в норме, и есть много примеров, когда блестящий ум оказывается заключен в разрушенном теле – прежде всего на ум приходит профессор Стивен Хокинг. Однако иногда могут быть затронуты разные области мозга. Если повреждены центры, отвечающие за речь, то может быть ошибочно диагностирована деменция, и последствия для пациента будут самыми трагическими. Что может быть страшнее, чем оказаться запертым в теле, над которым ты уже не властен, не иметь возможности даже говорить, но полностью сохранить умственные способности и слышать со всех сторон, что ты уже ничего не соображаешь? Однако может быть и по-другому.

Кэрол и Джон были женаты уже десять лет. Когда они встретились, ему было шестьдесят пять, а она была разведенной пятидесятилетней женщиной. Она очень сильно его любила. Но через десять лет он начал иногда совершать странные и неожиданные поступки и говорить какие-то бессмысленные вещи. Они обратились к врачу, который диагностировал лобно-височную дегенерацию с первичной прогрессирующей афазией – то есть за дефектами речи в свое время последует ее полная потеря. Джон прекрасно понимал, о чем идет речь, и они с Кэрол внимательно слушали. Им объяснили, что это не болезнь Альцгеймера, а дегенеративное заболевание, при котором разрушаются нервная и мышечная системы. Постепенно пропадет способность принимать решения, умение читать и писать, но понимание останется еще надолго. Излечение невозможно, но некоторые лекарства могут облегчить симптомы, а до смерти осталось от двух до пяти лет. «Мне семьдесят пять, смерть и так легко может прийти через два года или пять лет, так о чем мы тут переживаем?» – сказал Джон, и все они засмеялись. Кэрол посоветовали поддерживать дома обычный распорядок дня, и им обоим было сказано получать как можно больше удовольствия от жизни. Нужна была стимуляция: физическая, умственная, эмоциональная, визуальная, – все, что приносит радость.