Читать книгу "Не буди дьявола - Джон Вердон"

– Что тебя тревожит?

– Прямо сейчас? Не знаю.

Он поерзал на стуле, прикрыл глаза, и дождался, пока на поверхность неясной тревоги всплывет что-нибудь, за что можно ухватиться. К его удивлению, это оказалась не шоу – каким бы одиозным оно ни было.

– Что ты думаешь про Ким и Кайла? – спросил он.

– Кажется, они друг другу нравятся. Что тут думать?

Он покачал головой:

– Не знаю.

– Тебя волнует то, что Ким сказала о тебе в конце передачи, про твои сомнения в версии ФБР?

– Возможно, это усилит антипатию ко мне агента Траута. Возможно, его самодурские нервы не выдержат и он решит устроить мне какую-нибудь юридическую пакость.

– А можно что-нибудь с этим сделать? Чтобы от него отвязаться?

– Разумеется. Нужно всего лишь доказать, что его расследование – полная чушь. Тогда ему будет о чем беспокоиться и обо мне он забудет.

Глава 31

Возвращение Пастыря

На следующее утро Гурни проснулся в полвосьмого. Шел дождь, моросящий, но затяжной дождик, который может идти часами.

Как обычно, оба окна были приоткрыты на несколько дюймов. Воздух в спальне был сырой и прохладный. Хотя официально уже час как рассвело, скошенный прямоугольник неба, который Гурни мог видеть с подушки, был унылого серого, как мокрый плитняк, цвета.

Мадлен уже встала. Гурни потянулся и протер глаза. Ему не хотелось снова засыпать. В своем последнем, дурном сне он видел черный зонт. Зонт открылся, словно бы по собственной воле, и превратился в крылья огромной летучей мыши. Потом летучая мышь обернулась черным коршуном, а изогнутая ручка зонта стала крючковатым клювом. А затем, повинуясь странной, иррациональной логике сна, коршун превратился в холодный сквозняк из окон – который своим неприятным дуновением и разбудил Гурни.

Он заставил себя встать, словно чтобы отстраниться от этого сновидения. Потом принял горячий душ, от которого ум проясняется и все видится проще, побрился, почистил зубы, оделся и пошел на кухню пить кофе.

– Позвони Джеку Хардвику, – сказала Мадлен.

Она стояла у плиты и не взглянула на Гурни, поскольку высыпала в кипящую кастрюльку горсть изюма.

– Зачем?

– Он звонил минут пятнадцать назад, хотел с тобой поговорить.

– Он сказал, что ему нужно?

– Сказал, что у него есть вопрос по поводу твоего письма.

– Хм, – он подошел к кофемашине и налил себе чашку. – Мне снился черный зонт.

– Он прямо рвался с тобой поговорить.

– Я ему позвоню. Но… скажи, а чем заканчивается тот фильм?

Мадлен выложила содержимое кастрюльки в миску и отнесла на стол.

– Я не помню.

– Ты подробно описала ту сцену: как за человеком шли убийцы, как он вошел в церковь, а потом вышел, но они не могли его узнать, потому что все, кто выходил из церкви, были в черных плащах и с черными зонтами. Что случилось потом?

– Я думаю, он спасся. Не могли же снайперы всех перестрелять.

– Хм.

– Что не так?

– А если они всех перестреляли?

– Не перестреляли.

– Я говорю “если”. Предположим, что они перестреляли всех, потому что только так они могли быть уверены, что убили того, кого хотели. И предположим, потом пришла полиция и обнаружила все эти трупы, всех этих застреленных людей на улице. Что бы подумали копы?

– Что бы подумали копы? Даже не знаю. Может быть, что это какой-то маньяк, который убивает прихожан.

Гурни кивнул.

– Именно. Особенно, если бы в тот же день они получили письмо, где было бы сказано, что верующие – последние твари и автор намерен истребить их всех.

– Но… погоди, – во взгляде Мадлен читалось недоверие. – Ты предполагаешь, что Добрый Пастырь убил всех этих людей, потому что не мог точно определить, кто его настоящая цель? И что он просто стрелял в людей, которые ехали на машине определенной марки, пока не убедился, что нужный человек убит?

– Я не знаю. Но собираюсь в этом разобраться.

Мадлен покачала головой.

– Просто я не понимаю, как… – Ее прервал звонок домашнего телефона у холодильника. – Возьми ты. Это, наверное, сам знаешь кто.

Гурни взял трубку. Это и правда был он.

– Ну что, принял свой гребаный душ?

– Доброе утро, Джек.

– Получил твое письмо – следственную версию и список вопросов.

– И что?

– Твоя мысль в том, что стиль манифеста противоречит поступкам убийцы?

– Да, можно так сказать.

– Ты говоришь, медэкспертиза доказывает, что убийца – человек слишком практичный, слишком хладнокровный, чтобы думать те мысли, которые мы читаем в манифесте. Мой бедный маленький мозг правильно понял?

– Я говорю, что здесь какая-то неувязка.

– Ясно. Это интересно. Но это создает еще больше проблем.

– Почему?

– Ты говоришь, что мотив у убийцы не тот, что в манифесте.

– Да.

– Поэтому жертвы были выбраны по другой причине – не потому, что они злостные владельцы всякой роскоши, алчные ублюдки и достойны смерти?

– Да.

– Значит, этот сверхпрактичный, сверххладнокровный гений имел тайный прагматический мотив убить этих людей?

– Да.

– Ты видишь, в чем тут проблема?

– Скажи мне.

– Если настоящий мотив для выбора жертвы – это не “мерседес” стоимостью в сто тысяч долларов, тогда “мерседес” вообще неважен. Гребаное совпадение. Дэйви, сынок, ты хоть раз такое видел? Это как если бы у каждой жертвы Берни Мейдоффа[9] совершенно случайно оказалась на жопе татуировка с лепреконом. Понятно, о чем я?

– Понятно, Джек. Что-нибудь еще в моем письме тебя смущает?

– Если честно, да – другой твой вопрос. Даже три вопроса на одну и ту же тему. “Все ли убийства одинаково важны? Важна ли их последовательность? Было ли хоть одно из них следствием другого?” Какое отношение к делу имеют эти вопросы?

– Иногда я обращаю внимание на то, чего недостает. А следственная версия этого дела такова, что недостает там чертовски многого: там полно нехоженых троп, незаданных вопросов. Следствие с самого начала согласилось, что все убийства – равноправные части единой философской системы, обозначенной в манифесте. Все это приняли и потому не рассматривали эти убийства как отдельные события, которые могли иметь разные причины. Но, возможно, эти убийства не в равной степени важны и даже совершены по разным причинам. Понимаешь, Джек?