Читать книгу "Маэстра. Книга 2. Госпожа - Л. Хилтон"

Я вызвала дворецкого — в школе меня такому не учили — и попросила его сообщить господину Ермолову, что я уезжаю, и приготовить машину до вокзала в Ницце. Вскоре я должна была повторить поездку, которую впервые совершила несколько месяцев назад.

Ермолов был у себя в кабинете. Я уже привыкла к его беспокойным, постоянно находящимся в движении пальцам, но теперь, стоя в дверях, я как будто увидела их в первый раз. Он барабанил пальцами по столу, и я снова поймала себя на том, что меня это раздражает, как и в нашу первую встречу. Возможно, он просто был очень похож на меня. Мы оба не знали, что такое покой.

— Мне пора уезжать… — сказала я, но он даже не попытался остановить меня и спросил, нужен ли мне самолет для перелета в Венецию. — Чтобы ты устроил крушение где-нибудь над Альпами? Нет, спасибо, я как-нибудь на поезде!

— Какая ты злая!

— Как и ты. Поэтому нам было так хорошо вместе.

— Можно тебе позвонить? — спросил он из вежливости, потому что нам обоим было ясно, что нашей странной, такой сладкой близости пришел конец.

— Не стоит. Прощай, Павел, — добавила я по-русски, впервые назвав его по имени.

— Прощай. Удачи!

Сев в поезд на Милан, я разложила на столике документы: Джудит, Элизабет и последний, купленный в Амстердаме паспорт, по которому я успела побывать во Франции, Англии и Сербии, а теперь, если все пройдет гладко, вернусь в Италию. Кэтрин Оливия Гейбл.

Вскоре показались знакомые места, мы подъезжали к границе с Италией. Эта поездка казалась мне в каком-то смысле правильным решением, ведь с этого маршрута когда-то все начиналось. Когда-то у меня было так много желаний: деньги, свобода, независимость, красивые вещи, красивые виды, желание доказать Руперту, что он не имеет права относиться ко мне как к плебейке, доказать себе, что приложенные мной усилия оправдали себя. Да, во время той, первой поездки четкого плана действий, надо признать, у меня не было.

Можете считать меня сентиментальной, но первый труп запоминается навсегда. Джеймса я оставила медленно разлагаться в номере отеля «Дю-Кап-Эден-Рок», Кэмерона — под мостом в Риме, Лианну — на постели в другом городе, Рено… Пожалуй, Рено я еще не оставила до конца и часто вспоминала о нем, потом был Жюльен, взглянувший мне в глаза с таким же удивлением, которое, возможно, прочитал в моем взгляде Баленски, когда выстрелил в меня. Маша, Баленски, Монкада, Эдуард Гиш… Ты ни в чем не виновата, Джудит! В вагоне зажгли свет, стюард вез по проходу тележку с прохладительными напитками, тихонько звоня в колокольчик.

Весной 1606 года Караваджо совершил убийство. Практически все последние четыре года своей жизни он провел в бегах. Жертвой стал Рануччо да Терни: он погиб то ли на теннисном корте из-за проигранного очка, то ли из-за карточного долга, то ли художник отомстил ему за нанесенное оскорбление, то ли просто защищался — ходило много слухов об обстоятельствах убийства, но, что произошло на самом деле, никто не знал. Шпагой, непременным атрибутом его стремления быть принятым в высшем обществе, Караваджо попытался отсечь противнику его мужское достоинство, но промахнулся и попал по бедренной артерии, с презрением сообщали одни. Убийство произошло в силу особенностей характера Караваджо, который отличался буйным нравом и сам искал повода рискнуть собственной шеей, считали другие. Он хотел острых ощущений и получил их, а потом бежал из города, а за его голову было объявлено крупное вознаграждение, утверждали третьи.

На первой картине, которую Караваджо написал в изгнании, была изображена проститутка по имени Лена в образе Магдалины в экстазе, в цветах смерти — красном, белом, черном. Бóльшая часть полотна погружена во тьму. Голова девушки запрокинулась назад, губы сладострастно приоткрыты, из-под сомкнутых век по щеке течет одинокая слезинка — лишь намек на покаяние. Это полотно настолько точно иллюстрирует историю жизни Караваджо, что многие готовы были даже закрыть глаза на тот факт, что автор картины, разумеется, не он. Работа грубая, тени на лице искажены так, что нос Лены превращается в подобие хобота, который кажется тем ужаснее, чем дольше смотришь на картину. Люди так отчаянно хотели увидеть в этой картине историю, логичную иллюстрацию к стремительной, агонизирующе жестокой технике Караваджо и сентиментальную историю о раскаянии, что не обратили внимания на до неприличия низкий уровень исполнения.

На самом деле в то время, когда войска папы прочесывали окрестности Рима в поисках беглого убийцы, Караваджо нарисовал вторую версию «Ужина в Эммаусе». Картина написана в безрадостной, сдержанной манере. Время не пощадило хозяина постоялого двора и его жену. Христос тоже постарел, он так устал, что с трудом поднимает руку над столом для благословения. Трапеза из постной превратилась в убогую, кусок копченого мяса да несколько черствых, крошащихся буханок. На картине сумерки, и тени не таят в себе чудес. Единственное сходство с картиной, на которой изображена Лена, — боковое освещение фигур, все остальное покрыто мраком. Если по картинам и можно судить о состоянии художника после совершенного преступления, то оно явно не похоже на раскаяние и желание загладить вину коробкой шоколадных конфет. Все сидящие за этим скудным столом выглядят измученными и до смерти уставшими. Совсем как я, внезапно пришло мне в голову.

Поднявшись до половины лестницы, я сразу поняла, что в квартире меня кто-то поджидает. Запахло разоблачением или чем-то подобным. Этот запах накрыл меня волной, сметая на своем пути влажный венецианский воздух, ворвавшийся в квартиру, когда я открыла дверь. Думаю, у меня еще был шанс развернуться и уйти, но я заставила себя остаться. Какая-то часть меня понимала, что бежать уже поздно, к тому же мне было просто-напросто любопытно. Так или иначе, я поднялась до самого верха, чувствуя, как на глазах выступают непрошеные слезы. Это место, наверное, было единственным, которое я могла бы назвать домом.

Включив свет, я увидела, что на кресле лежит картина. Копия «Медузы», висевшая у меня над кроватью. Милый штрих. Картины Караваджо всегда беспощадно жестоки по отношению к другим произведениям искусства — все остальное на их фоне просто меркнет. Повесьте хотя бы одну его картину в зале, полном настоящих шедевров, и никто их даже не заметит. Он смотрел на картину и ждал меня, сидя в обитом бархатом кресле, которое было повернуто изогнутой спинкой к двери, мне были видны только рукава темного льняного пиджака, лежащие на ручках.

— Здравствуй, незнакомец! — сказала я скорее для себя, чем для него.

Выглядел Элвин так себе. Еще бы, попробуйте сами провести шесть недель в шкафу. Я упаковала его в три пакета для мусора, поэтому опарыши так и не завелись, но вот влажность в этом городе совершенно невыносимая.

Перед тем как одеть, его сначала вымыли. В ванне валялись вонючие мешки для мусора, на черном пластике остались белые волокна подгнившей плоти. Мягкие ткани разложились, поджелудочная железа съела сама себя, и от этого на оставшейся на скелете плоти появились сине-зеленые пятна. Тяжело дыша ртом, я обошла кресло, чтобы посмотреть на него. Метан и сероводород. Я сразу определила по запаху, ведь не зря же я в Лондоне снимала квартиру вместе со студентами с медфака. Голова, с жутко выпирающим, распухшим ярко-красным языком, была насажена на одну из моих проволочных вешалок, а пиджак находился там, где когда-то были плечи. Останки тела были аккуратно сложены в кучу на кресле, а поношенные топсайдеры «Себаго» стояли там, где должны были бы находиться ноги. На лацкане пиджака одной из английских булавок, которыми пользуются в моей химчистке, была приколота карточка. Я заставила себя протянуть руку и дотронуться до покрытой слизью кости, и на секунду мы с Элвином замерли, вместе глядя в глаза смерти. Когда я наклонилась, чтобы отколоть карточку, вешалка упала, а вместе с ней упал и Элвин, безглазая голова свалилась с кресла, ударилась о пол и покатилась к кровати. Этот стук показался мне завыванием сирены, и когда звук наконец затих, в комнате наступила такая тишина, что мне показалось, будто я слышу, как накопившаяся за время моего отсутствия пыль медленно кружится в воздухе.