Читать книгу "Жребий праведных грешниц. Наследники - Наталья Нестерова"

* * *

Максим думал: «Она увидит меня и скривится. Она запомнила меня молодым парнем. А сейчас я старый деревенский пентюх. Я ей скажу, мол, годы не пощадили».

Нюраня настраивала себя: «Я готова! Совершенно готова к его реакции! Уезжала из Сибири задорной восемнадцатилетней девушкой, а сейчас я престарелая мымра. Он, конечно, постарается не показать виду, как шокирован. Надо будет сказать что-нибудь смешное. Сколько лет, сколько зим. Очень смешно!»

Он ничего не сказал, и она ничего не сказала. Стояли в гостиной у Марфы и смотрели друг на друга. Окружение: предметы, люди – куда-то пропали, и звук исчез.

Максим был очень красив. Не юношески смазлив, а хорош той благородной, матерой и одновременно выдержанно-спокойной красотой, что достается редким мужчинам в старости. Он не был похож на крестьянина, он выглядел как профессор, ведущий инженер – словом, человек, добившийся больших успехов в трудах интеллигентных, но не чуравшийся физической работы в удовольствие – руки, кисти натруженные. «Ему на шею, наверное, вешаются девицы – ровесницы внука», – ревниво подумала Нюраня. Женщины четко улавливают таких мужчин – надежных и благородных.

Нюраня не изменилась. То есть изменилась, конечно. Стала еще красивее. Как прежде высокая, не ссутулившаяся, стройная, поправилась совсем немного, налилась. Королева, которая сняла царские одежды и переоделась в домашнее.

– Что застыли, онемели? – спрашивала Марфа. – Поздоровайтесь что ли, обнимитесь.

Подчиняясь ее команде, Максим и Нюраня приблизились, обнялись.

Это было как вернуться домой, в теплое гнездо – единственное на земле, принявшее тебя, согревшее, и выбираться из него не хочется за все сокровища мира.

– Святые угодники! – волновалась Марфа. – Опять закаменели. Увидит кто, неправильно подумают. Отлипните друг от дружки, горемычные!

– Мы пойдем на улицу, – сказала Нюраня, – погуляем.

– Идите, идите, – напутствовала Марфа, – охолоните.

До свадьбы оставалось три дня. Они гуляли. Максим приезжал утром, забирал Нюраню, вечером возвращал, отправлялся с внуком в общежитие. Летний Ленинград был очень красив. И словно не сам по себе, а для них персонально. Реки, мосты, дворцы, улицы, переулки, парки и скверы – для их встречи были выстроены специальные декорации, огромный город. Они шли куда глаза глядят, не знали, где находятся, только к вечеру спрашивали у прохожих, как добраться на Петроградку. Избегали людных мест, проголодавшись, в кафе не заходили, покупали в магазине молоко, ацидофилин, хлеб, сыр и колбасу. «Вам нарезать или кусочком?» – спрашивали продавцы. Нарезать. Находили лавочку, стелили газету, отламывая куски хлеба, клали на них кружочки колбасы и пластинки сыра. Про молоко в картонных пирамидках, Максим сказал, что это и не молоко вовсе. Но ему понравился ацидофилин – в бутылках с крышками из плотной фольги. «Ацидофилин» похоже на «пенициллин». Лекарство, что ли, Нюраня? Сеченов считал некоторые кисломолочные продукты лучшим лекарством. Ты Сеченова знала? Не довелось, он умер до революции. Она подшучивала над его «необразованностью». Он посмеивался, что забыла сибирские названия. Губник – это пирог с грибами, а на березе – чага! Обедать в сквере на лавочке было очень вкусно. Было приятно молчать и говорить. Всё время было приятно. Идти под руку. Останавливаться, показывать пальцем на дом, под крышей которого затейливая лепнина. Зачем? Кто увидит? Разве только такие, как они, праздно гуляющие? У кого есть время голову задирать? Но ведь они увидели, значит, не напрасно архитектор мудрил. Как небо над Аустерлицем. Где-где? Толстого надо читать!

Прохожие, вероятно, воспринимали их пожилой парой, сохранившей теплоту чувств и трогательную заботу друг о друге. Таких пар, фланирующих по улицам в ежедневной пенсионерской прогулке, в Ленинграде было немало. Нюраня и Максим никого не замечали. Они были для города, а он был для них. Они говорили обо всем и не о чем, отрывочно, эпизодами, пересказывая свою жизнь. Никакого напряжения из-за разницы их положений. Нюраня над ним посмеивается, он над ней подшучивает. В родном гнезде не бывает соревнования честолюбий.

Максим не мог избежать разговора о своем предательстве. Ты ждала, что я брошусь за тобой? Конечно, ждала, – честно ответила Нюраня. Ты правильно сделал, что не бросился. Вернее, брат мой Степан молодец, что не отпустил тебя. Где б ты меня искал? Россия большая. Ты бы просто сгинул. Все устроилось хорошо. Ты женился, наплодил замечательных детей, они – прекрасных внуков. Ты тоже замуж вышла. Я тебе расскажу, как замуж вышла… Вот какая картина: ты, Нюраня, хоть ради цели и достигнула ея, я ж… По зову плоти. Сама знаешь, как есть ты доктор и твой Сеченов, небось, говорил. Кисломолочные продукты от зова парней не спасают. Мозги и чувства присутствуют, но зов сильнее. А потом не выберешься, когда баба на сносях.

Нюраня не имела права строить планов на будущее, но все-таки не удержалась.

– Максимка, нам так хорошо вместе. Переезжай ко мне. Уйду на пенсию, будем доживать вместе. Неужто мы не заслужили?

Он не вскинулся радостно, не ответил быстро, не возликовал.

У него давно в прошлом мужские долги-обязанности: поднять детей, содержать домохозяйство, сражаться на войне за Отчизну. Он пенсионер и свое оттрубил. Он уже в нескольких шагах от могилы, никому и ничего не должен. За одним исключением.

Максим проскрипел сквозь зубы:

– Я не могу. Жена. Акулина. Больная. Это будет подлость. Снова. Еще одна.

– Что ты нахмурился? – Нюране было стыдно, что завела этот разговор. – Из любой ситуации есть выход. Твою жену мы прикончим, отравим.

– Что-о-о? – споткнулся на ровном месте Максим, застыл, уставился на Нюраню.

– А что такого? Я, между прочим, медик и в ядах разбираюсь. Дам тебе порошок, подсыплешь в еду. Только надо в блюдо с маскирующим вкусом, кислое. Щи из квашеной капусты, например.

Максим смотрел на нее с оторопью. И лицо у него было глупое, испуганное, совсем как сорок с лишним лет назад, когда она изводила любимого своими фантазиями.

– Да шучу я! – рассмеялась Нюраня.

Он помотал головой, притянул ее к себе:

– Как была пересмешницей, так и осталась.

– Это только с тобой.

Они обнимались редко и часто не целовались. Не потому, что уже распрощались со страстями. А потому, что в целомудренной близости – идти под руку, сидеть, соприкасаясь плечами, – была огромная прелесть. И похожая на чувства в молодости – едва руками коснулись, уже сознание теряешь. И непохожая – не острая, а широкая, тихая, плавная. Не чудачества сердца, а тихое и спокойное его, сердца, блаженство.

И в том, что не знали своего будущего – оставшегося короткого жизненного пути вместе или порознь, – тоже была прелесть. Ожидания и надежды. При необязательном исполнении. Это только кажется, что молодость живет мечтами. Самые вкусные мечты – в старости.

* * *