Читать книгу "Гербарий из преступлений - Лариса Соболева"

Когда прикончили первую бутылку водки, Василису развезло, но говорила она охотно. В основном она и говорила, а Никита курил да слушал.

– Ты к ним не ходи, не надо, – заявила Василиса, подразумевая Фрола и Дарью.

– Это почему ж?

– А потому! Может, рожи сделают любезные, а в душе не обрадуются.

– Да что ж я им такого сделал, чтобы не обрадовались?

– Не ты им, а они тебе. Фрол папаше твоему, полковнику Огареву, другом был, а сам его… Каково ему будет тебя видеть, а?

– Ну-ка, ну-ка… рассказывай, тетка Василиса. Я ведь ничего не знаю, ребенком тогда был. Что там случилось? Отца арестовали, это я помню, потом расстреляли…

– Вот-вот, ты не знаешь. Папашу твоего Георгия Денисовича Фрол и расстрелял. Самолично. Мне доподлинно известно… Друг расстрелял друга, а потом на мамаше твоей, его вдове, женился. Как тебе, а? Я когда у вас прибиралась, видела, как он смотрел на нее – так бы и проглотил. Все подстроил Фрол, чтоб твою мамашу себе забрать. А ей отписали про его дела. Сейчас… записочку ту храню, как знала, что пригодится. Мне ее Дашка отдала…

Василиса принесла картонную коробку с документами, перерыла всю, отыскала потрепанную записку и протянула Никите. Он прочел ее несколько раз, после спросил:

– А этот Штепа жив?

– Не-а. Убили парикмахера Штепу. Когда мамашу твою похоронили, тогда же и Штепу задушили, а сначала избили страшно. Почему – не догадываешься? Чтоб не болтал почем зря. Но Елена Егоровна ходила к нему, знаю точно, сама видела. Он должен был, как я поняла, доказательства ей представить, что Фрол расстрелял полковника Огарева. Ну, а получив доказательства, отравилась она. Слухи тогда ходили, будто Фрол отравил ее, но этого я точно не знаю, да и не верю.

– Не понимаю, почему она замуж за Фрола вышла?

– А куда ж ей, бедной, деваться было? Вас выселили, на квартиру жен врагов народа не брали, а тут Фрол Пахомыч благородством щегольнул, мол, я вас не брошу, идемте ко мне жить. А как полковника на тот свет спровадил, ультиматум ей: выходи за меня. Партийному-то нельзя было держать у себя женщину, аморалку пришили б. Она ж думала, он из добрых чувств… А Фрол, говорили, и донос на папашу твоего написал. Тогда многие писали, чтоб самим вверх подняться. Все из-за мамаши твоей.

– Выходит, любил он ее?

– Ну, так выходит, – нехотя согласилась Василиса. – Только она, когда получила записку и к Штепе сходила, сразу же отравилась. Не пережила обмана.

– А кто еще подтвердит твои слова?

– Да никто. Ты не веришь мне?! Да с чего бы я врала тебе? Какая мне выгода от этого? Погоди… есть один товарищ… с Фролом служил в НКВД. Нынче пенсию по инвалидности получает, без обеих ног остался в войну. Они ж, калеки никому не нужны, а заслуги быстро забываются. Сальников фамилия его. С ним меня Коптев познакомил давно-давно, этот Коптев тоже служил с папашей твоим и Фролом, а потом бесследно исчез до войны еще. Я с Сальниковым одно время любовь крутила. Да-да, мужики баб и с такой, как у меня, рожей любят. Коль желание есть, могу встречу устроить тебе, он за городом живет.

– Устрой. Могилы отца с матерью сохранились?

– Где папаша твой захоронен, я не знаю. А на мамашину отведу.

– Поехали сейчас.

На такси приехали к кладбищу. Василиса прекрасно знала, куда идти, поэтому долго не плутали и вскоре остановились у железной ограды. На памятнике было высечено: Самойлова-Огарева Елена Егоровна и годы жизни. Никита положил букет роз на плиту, стоял, пытаясь уловить образ матери. Но, кроме темных волос, стриженных по тогдашней моде, хрупкой фигуры да тонких пальцев, ничего не вспомнилось. У него не сохранилось ни фотографий, ни вещей, принадлежавших матери и отцу, которые становятся реликвиями и передаются из поколения в поколение, – у него ничего не осталось. Разве что обостренное чувство несправедливости засело внутри и пронизывало болью до мозга. Василиса открыла бутылку водки, налила в стаканчики:

– Помянем ее? Да и папашу твоего. Зазря погибли.

Они выпили. Вдруг Василиса засуетилась:

– Фрол идет! Он приходит к могиле, памятник поставил. Видать, совесть грызет. Я отойду, а? Они с Дашкой не знают, что я в городе.

Она заметалась, отбежала подальше и присела за чьим-то памятником, выглядывала оттуда, как шпионка. Никита тоже отошел, встал у могилы рядом.

Фрол Самойлов удивленно уставился на букет, огляделся. Мужчина рядом стоял с опущенной головой, Фрол не стал тревожить его скорбь, положил на плиту две гвоздики.

– Простите, огонька у вас не найдется? – обратились к нему.

Фрол оглянулся – это был молодой мужчина, который стоял у соседней могилы. Самойлов поднес ему зажигалку с вопросом:

– Вы давно здесь?

– С час, – ответил мужчина, пристально разглядывая его.

– Не видели случайно, кто положил букет? Он совсем свежий…

– Человек моего возраста. Минут двадцать как ушел.

Василиса выскочила из своего убежища, когда Самойлов был уже далеко:

– Знал бы, кому прикурить дал! У, ирод! Живет себе припеваючи, а людей загубил. Вас вон в детский дом сдал и меня отшвырнул, будто я не человек вовсе. Это из-за него у меня рожа испорчена, вся моя жизнь прахом пошла…

Вернулся Никита в гостиницу поздно, был хмур, выглядел уставшим. Буба справедливо предъявил претензии:

– Исчез, и ни звука! Хоть бы позвонил! Совесть есть у тебя?

– Извини, там, где я был, телефона нет. Ты, Буба, поезжай один к морю, я тут задержусь.

– Новость! – изумился тот. – Что за причина?

– Так надо.

– Нет уж, делай свои дела, я тебя подожду.

31

– По поведению Никиты я заподозрил: дело нечистое, – сказал Софрон Леонидович. – Я слишком хорошо его знал, чтобы не понять по изменившемуся настроению: что-то случилось. А что могло случиться в городе, где он не был давным-давно? Наверняка он что-то узнал, и это «что-то» кардинально переменило его самого и его планы. Я терялся в догадках и решил не только не бросать друга, но и проследить за ним. Уж очень меня насторожил Никита, я боялся за него. У меня никого, кроме Никиты, не было. Утром он собрался, а на мой вопрос – куда? – не ответил. Я забеспокоился не на шутку, понял: у него действительно есть причина остаться.

– Сальников подтвердил вину Самойлова? – направлял словоохотливого Софрона Леонидовича Щукин на конкретные события.

…На следующий день Василиса и Никита вновь мчались в такси. Хоть и называлось место, где жил Сальников, городом, но впечатление от этого городишки было однозначное: деревня со всеми ее характерными признаками. Сальников встретил их во дворе. Это был озлобленный мужик на инвалидной коляске, небритый и явно пьющий. Трудно было представить, что он работал следователем в НКВД. По просьбе Никиты Василиса представила его другом детей Огаревых, которых в живых уж не осталось. Зная, что сотрудники органов безопасности о своем прошлом не любят трепаться, Никита выставил водку, ведь пьющий язык за зубами не держится. Так и получилось – Сальников распустил язык, тем более что культ личности был развенчан, а друг детей Огаревых человек компанейский, щедрый, обаятельный. Напоив Сальникова допьяна, Никита выведал у него все об отце, сколько мук тот перенес. Разумеется, речь зашла и о Самойлове.