Читать книгу "Город Лестниц - Роберт Джексон Беннетт"

– А ведь эти канделябры поставили сюда специально, правда? – улыбается Шара. – На случай, если тебе вдруг удастся выбраться из круга, верно я говорю? Ты тварь, созданная из пыли и тряпок, тебе придется очень аккуратно пробираться между ними, чтобы случайно не задеть пламя – и не загореться.

Мховост быстро опускает руку и отступает на шаг.

– Госпожа Торская – она ведь как увидела тебя, так и бросилась на помощь, правда? – тихо говорит Шара. – Бросилась на помощь маленькой девочке.

Шара вспоминает, как Ирина сидела над чашкой кофе: «Я пыталась выучиться. Хотела жить праведно. Хотела знать. А вышло только притворяться».

Мховост злобно щелкает на нее клювом: фапфапфапфап…

Шара размахивается и запускает в него свечкой.

Тварь мгновенно вспыхивает: ффух – и из груди у нее вырывается ярко-оранжевый язык пламени. Миг спустя творение Жугова окутывается оранжево-белым с головы до ног. Машет руками, извивается.

Где-то на задворках разума Шары истошно визжат дети.

Тут она снова вспоминает мальчишку в тюремной камере. Надо же, опять огонь, и опять по ее вине.

Пылающее существо бьется в соляном круге, налетая на невидимые стены. Искры и ошметки одежды разлетаются, как горящий вишневый цвет. Тварь обхватывает руками голову, жуткая пасть разевается в безмолвном крике.

А потом фигура истаивает, пламя потухает. Между канделябрами завивается пепел. Вскоре и он исчезает, и только черные отметины на полу напоминают о произошедшем.

И Олвос сказала:«Ничто не уходит навсегда,Мир как прилив,Он возвращается и уходит,К прежнему месту и от него,Так возрадуйтесь, ибо те, кто потерял, снова обретут утраченное,Улыбайтесь, ибо все ваши благие дела вернутся к вам сторицей,Плачьте, ибо злые дела ваши тоже не исчезнут, и воздастся вам,Или вашим детям, или детям ваших детей,И вы пожнете то, что посеяли,И что посеяно, то вы и пожнете».

Книга Красного Лотоса, часть IV. 13.51–13.59

Воссоздание

Шара идет к потайной двери через комнату. Шагнув в соляной круг, она внутренне сжимается: а ну как тварь воскреснет и бросится? Но ничего не происходит.

Она ощупывает щель в стене, поддевает ее пальцами – бесполезно, та не поддается.

– Подойди, посмотри сам, – зовет она. – Ты видишь здесь ручку? Или кнопку? Или рычаг?

Сигруд осторожно отодвигает ее в сторону тыльной стороной ладони. Потом отходит на шаг и со всей силы бьет ногой в стену.

Тишина взрывается оглушительным треском. Половина двери проваливается, а вторая половина, исходя белесой пылью, вдруг покрывается трещинами и рассыпается на части, как битое зеркало. Над кусочками стены вьются белые, остро пахнущие облачка.

Шара дотрагивается до обломков – на пальцах остаются белые следы.

– Ах, вот оно что, – бормочет она. – Штукатурка.

И она засовывает голову в дыру, вглядываясь в темноту.

Вниз под крутым углом уходят земляные ступени.

Сигруд подхватывает один из шкворчащих канделябров:

– Мне кажется, нам пригодится такая штука.

* * *

Ступени все не кончаются: нескончаемая лестница ведет вниз, под ногами мокро и мягко, потому что они ступают по темной черной глине. Шара и Сигруд спускаются молча. Они не обсуждают тварь, которую только что повстречали, и он не спрашивает, откуда она узнала, как с ней расправиться: восемь или десять лет назад спросил бы, а сейчас – нет. Оба слишком долго проработали вместе, и их теперь мало что может удивить: ну подумаешь, чудесное существо. Увидел, поступил с ним как должно, пошел работать дальше. Хотя вот таких волшебных существ они, конечно, еще не видали. Вот же гадость.

– Как ты думаешь, в каком направлении мы движемся? – спрашивает Шара.

– На запад.

– К колокольне?

Сигруд кивает после некоторого раздумья.

– Значит, скоро мы окажемся… прямо под ней.

– Да. Более или менее.

Шара припоминает, как газовая компания отказалась от подряда в этом квартале, решив не тревожить то, что похоронено под Мирградом.

– У меня вот вопрос, – замечает Сигруд. – А как они это все сделали, и никто даже не заметил?

Шара осматривает стены туннеля:

– Похоже, этим ходом довольно долго пользовались. Смотри, как стены обтерлись. Но все равно, похоже, что прокладывали они его… огнем. Они его выжгли.

– Что?

Она показывает на черные отметины на стенах. И на песчаные выступы, спекшиеся в стекло.

– Это что же, кто-то взял и выжег в земле такую дырищу? – удивляется Сигруд.

– Похоже на то, – кивает Шара. – Как паяльником в металлической пластине.

– Ты такое раньше видела?

– По правде говоря… нет. И то, что я вижу, мне определенно не нравится.

Белые огоньки свечей высвечивают земляные стены. До щеки нежно дотрагивается странный сквознячок. Шара поправляет очки.

Ступеньки сглаживаются – или расплавляются? Стены отступают, а потом из земляных становятся каменными – хотя нет, это же не просто стена, это барельеф, причем крайне искусно высеченный… И хотя в дрожащем свете трудно рассмотреть узор, Шара уверена, что видела хрупкую фигурку Аханас и указующий перст Таалавраса.

А проход становится все шире и шире. А потом и вовсе куда-то исчезает.

– Батюшки… – бормочет Шара.

Свет свечей разгоняет тьму. Тени отступают, раздвигаясь, подобно занавесу, открывая глазам огромный зал.

Вспыхивают, дрожат, взблескивают отблески на дальних стенах, на резном камне…

– Батюшки мои…

Она осматривается. Зал огромен и чем-то напоминает гигантскую матку: потолок и кровля закругляются и смыкаются в единой точке, образовывая подобие гигантского сталагната. Зал разделен на шесть частей, сходящихся в центре подобно лепесткам и рыльцу невероятно пышной орхидеи. И каждый дюйм стен, потолка и пола покрыт резьбой: тут глифы, сигилы и пиктограммы, изображающие события нездешние и приводящие в благоговейный ужас: вот мужчина извлекает шипастый цветок из черепа и обвивает стебель вокруг языка, а вот три выпотрошенные женщины купаются в горном потоке, и глаза их подобны стеклянным бусинам, а с берега смотрит олень. Вот женщина зашивает надрез у себя под мышкой, а оттуда высовывается пустое лицо мужчины, словно бы она зашивает мужчину внутри себя. В небе кружат четыре ворона, под ними мужчина вонзает копье в землю, и оттуда бьет вода… и так далее и тому подобное: образы великого и тайного смысла, ей недоступного и неведомого.