Читать книгу "Чингисхан. Империя серебра - Конн Иггульден"

Все расхохотались так, будто юноша бог весть как пошутил. Свое раздражение Хачиун скрыл. Когда-то и он был молодым.

Четверо тайджи разлеглись на кошме, как молодые львы. Хачиун, подсаживаясь в их круг, крякнул, осторожно выкладывая перед собой ногу. Бату, разумеется, обратил внимание на распухшее бедро. От этого ничего не ускользнет.

— Как нога, военачальник?

— Гниет, собака, — отмахнулся Хачиун.

От его досадливого тона лицо Бату как будто застыло, сделавшись непроницаемым. Хачиун тайком себя обругал. Ну подумаешь, побаливает, в пот бросает — что уж сразу гавкать на ребят, подобно старому шелудивому псу. Он оглядел их небольшую группку, кивнув попутно Байдуру, который, судя по всему, с трудом сдерживал волнение по поводу того, что присоединился к походу. Яркоглазый и немного нервный, он был как будто во хмелю от возбуждения. Сыну Чагатая, безусловно, льстило, что с ним здесь обращаются на равных. «Знает ли кто-нибудь из них о коварных интригах своих отцов? — подумал Хачиун. — А если да, то есть ли им до этого дело?»

Пиалу с чаем Хачиун принял в правую руку и, отхлебнув, попытался расслабиться. В его присутствии разговор возобновился не сразу. Сам он знал всех их отцов, да и, коли на то пошло, самого Чингисхана. От этой мысли бремя прожитых лет ощущалось как будто с новой силой. В Менгу Хачиун мог видеть Тулуя, и от этого память туманилась печалью. В лице Байдура (в частности, выступающий подбородок) начинали угадываться сильные черты Чагатая — интересно, унаследует ли он от него упрямую силу? В грядущем походе паренек еще наверняка себя проявит, хотя вожаком в этой стае ему однозначно не быть.

Это перевело его внимание на Бату. Невзначай на него глянув, Хачиун увидел, что молодой человек смотрит на него с подобием улыбки, словно читая его мысли. Все остальные здесь признают его за старшего, это очевидно. Однако выдержит ли их нынешняя дружба испытание временем, превратность лет? Когда они начнут соперничать меж собой за ханства — каждый за свое, — то уже вряд ли будут столь беспечны в присутствии друг друга. Так думал, прихлебывая чай, Хачиун.

Гуюк улыбался непринужденно, как тот, кому и так уготовано наследство. Не было у него в отцах Чингисхана, который закалил бы его и внушил понимание, насколько опасна такая вот легкая дружба. Быть может, Угэдэй был с ним излишне мягок, или же этот молодой человек — просто обычный воин, без жилки беспощадности, особняком ставящей людей, подобных Чингисхану.

«И мне», — подумал Хачиун с тайной улыбкой, припоминая свои собственные грезы и прошлые деяния. Созерцать будущность в лице непринужденно отдыхающих племянников было для Хачиуна чем-то сладким с оттенком горечи. Они вроде бы оказывали ему почтение, но вместе с тем вряд ли осознавали, чем в действительности ему обязаны. Чай во рту казался кисловатым на вкус, что неудивительно: коренные зубы гниют, и все теперь воспринимается затхлым.

— Твой приход к нам по холоду в такую рань имеет какую-то причину? — неожиданно спросил Бату.

— Ну да. Я пришел поздороваться с Байдуром, — ответил Хачиун, — поприветствовать его приезд. А то, когда он привел тумен своего отца, меня здесь не было.

— Свой собственный тумен, военачальник, — тут же поправил Гуюк. — Мы все взращены руками своих отцов.

Он не заметил, как напрягся при этих словах Бату. Его отец, Джучи, ничего для него не сделал. И тем не менее он, его сын, сидел сейчас с остальными родичами-тайджи, такой же — если не более — сильный и закаленный. От Хачиуна не укрылся сполох чувств, мелькнувший на лице юноши. Он кивнул своим мыслям, молча желая всем этим молодым людям удачи.

— Ну что, — засобирался Хачиун, — засиделся я тут у вас, а утро между тем идет. Лекарь велит мне выгуливать ногу, разгонять в ней дурную кровь.

Он не без труда поднялся, игнорируя предусмотрительно протянутую руку Гуюка. Подлая гнилушка опять начинала досаждать, заодно с сердцем. Сейчас снова идти к лекарю, терпеть ковыряние в своей плоти ножа, выпускающего из бедра мерзкую желто-бурую жижу. Подумав о предстоящей процедуре, Хачиун невольно нахмурился, после чего склонил перед всеми голову и заковылял прочь.

— Н-да, — задумчиво промолвил Гуюк, глядя ему вслед. — Вот ведь выпало человеку в жизни. Многое видел.

— Старик, только и всего, — пожал плечами Бату. — Мы повидаем больше. — Он со значением подмигнул Гуюку. — Как, скажем, для начала донце хотя бы одного бочонка архи. А ну-ка, Гуюк, тащи сюда свой запас. Не думай, что я не слышал: отец тебе кое-что прислал.

Уличенный в невольной скаредности Гуюк зарделся, а остальные взялись над ним подтрунивать: тащи, мол, не жадничай. Он, разумеется, поспешил наружу за этим самым бочонком.

— Субэдэй сказал, чтобы мы ему сегодня на закате доложились, — обеспокоенно заметил Байдур.

Бату небрежно махнул рукой:

— Ну так мы к нему и заявимся. Он же не сказал, чтобы мы при этом были трезвыми. Не волнуйся, брат, разыграем старого злыдня как надо. Пожалуй, настало время, чтобы он понял: это мы родичи отца державы. А он — так, ремесленник, которого привлекают как того же маляра или каменщика, по мере надобности. Каким бы он, Байдур, славным ни был, в этом он весь.

Вид у Байдура был смущенный. К армии он присоединился уже после сражений под Киевом и понимал, что ему еще только предстоит себя проявить перед двоюродными братьями. Бату поприветствовал его первым, но невооруженным глазом было видно, сколько в этом парне, который немного постарше его, скрытой злости и противоречий. Из всей их компании он самый скрытный и подозрительный, хотя все они здесь меж собой родственники и кровные родичи отца державы. Но об этом Байдур предпочел умолчать, а Бату, расслабившись, опять возлег на кошме. Вскоре возвратился Гуюк, таща на плече бочонок с архи.

Готовя встречу Сорхахтани с женой хана, Яо Шу проявлял максимум прилежания. Летний дворец на Орхоне находился в каком-нибудь дне езды для гонца или разведчика, но жена хана с такой быстротой никогда не перемещалась. Да, она поспешала, но при этом вместе со всей поклажей и свитой у нее уходило на переезд недели три. Яо Шу млел от удовольствия, исподтишка наблюдая за тем, как день ото дня растет напряжение Сорхахтани. Она не находила себе места; все дни проводила, шарахаясь по дворцу и разъезжая по городу; подсчитывала казну, придирчиво проверяла тысячи всевозможных мелочей, способных, так или иначе, вызвать упрек Дорегене: дескать, уход за мужем был недостаточно тщателен.

На протяжении этого времени, посредством всего нескольких писем и нарочных, советник отвоевал себе свободу действий. Не висели более над ним постоянные домогательства Сорхахтани: где был, куда направил средства. Никто больше не вызывал в любое время дня и ночи для разъяснений тонкостей политики или тех званий и привилегий, что перепали в наследство от мужа. Вот она, истинная филигранность игры во власть: применить минимум силы, но при этом добиться наибольшего результата.

Последние два дня коридоры дворца драила целая армия цзиньских слуг. Все, что сделано из ткани, отсылалось на внутренний двор и выбивалось от пыли, после чего тщательно вешалось на место. В подземные кухни закатывались бочки с фруктами во льду, а свежесрезанные цветы доставлялись в таком изобилии, что в их тяжелом аромате тонул, казалось, весь дворец. Жена хана по возвращении домой не должна быть разочарована.