Читать книгу "Новый придорожный аттракцион - Том Роббинс"

– А как же светлячки? – вмешалась в разговор Аманда. Твоя мамочка, Тор, в самом деле знала толк во всяких жучках-паучках.

– Понимаешь ли, – покраснел я, – это действительно так. Светлячки испускают свет, светятся также и некоторые виды червей и грибы-поганки, но человеческая плоть никогда не сможет обладать энергией, сравнимой с солнечной.

После чего, Тор, твой отчим очень спокойно и нежно прервал твою игру с бабуином Мон Кулом и подвел тебя ко мне, чтобы я смог заглянуть в твои глаза.

Тор, мне ни за что не забыть твоих глаз, но я не забуду также и твоего счастливого сердца. Я не знаю, кто был твой настоящий отец (твоя мать на сплетни еще более скупа, чем на любовь), но ты в своей великой жизнерадостности – истинный сын своей матери.

Будь у меня больше времени, я бы больше написал о людях, частенько захаживавших в зверинец. Гуннар Хансен являл собой типичный образец удивительно одухотворенного земледельца и рыбака, каких немало в штате Вашингтон в долине Скагит: широкий кругозор славных жителей этой местности сделал ее прибежищем художников, перебравшихся сюда из Сиэтла, – город, оказывается, может быть большей провинцией, чем деревня. Ла-Коннер, живописная деревушка, прилепившаяся к краю болота Свиномиш, вот уже сорок лет – место обитания целой колонии художников и поэтов. Эта туманная долина дарит человечество картинами и стихами столь же обильно, как лососиной, земляникой и горохом. Лишь в середине шестидесятых, после того как корпорация «Боинг» построила на краю долины авиационный завод, в Скагит просочились предрассудки и реакционные взгляды, провезенные контрабандой в багаже перебравшихся в эти края инженерно-технических работников. Когда в полиции раздавался звонок, призывавший расследовать события, которые происходят в этом «зловещем зверинце хот-догов», за этим звонком почти наверняка стоял какой-нибудь новый обитатель долины – ясноглазый авиаконструктор с вечно поджатыми губами. Земледелец Хансен, несмотря на то, что его чрезвычайно интриговали определенные элементы характера зверинца (как, честно признаться, и меня самого), неизменно приближался к гигантской венской сосиске с великим уважением. Вам, дорогой земледелец Хансен, и другим вашим землякам, которые ловят рыбу в яшмовых водах и возделывают земли этого благословенного края, похожего на изящные китайские ландшафты, и украшают его плодами, овощами и цветами, салютую я. Мне неизвестно, до какой степени духовно наполнена ваша жизнь или как страстно тронуло ваши души просветление, но вашей редкой сельской терпимостью к эксцентричным людям и новым идеям, своим достоинством вы согрели здешний сырой воздух.

В числе прочих гостей, регулярно посещавших зверинец, был также Сальвадор Глэдстон Текс, к которому мы так привыкли, что нам даже пришлось запомнить его имя. Вспоминаю один июльский вечер. Небо почти сложилось пополам под непомерной тяжестью пропитанных луною облаков. В дверь придорожного зверинца постучал ковбой (Сальвадор Глэдстон Текс). Стучал он так, что казалось, будто он извлекает звуки из тамбурина. Его лошадь по кличке Еврейская Матушка осталась щипать травку за автомобильной стоянкой. Даже не травку, а остатки былой роскоши.

– Как поживаете, мэм? – спросил он Аманду. – Я заметил, что в вашем зверинце давно не появляется ничего нового.

– Верно замечено, – ответствовала Аманда.

– Ну тогда, – заявил ковбой, – вам в голову могла бы прийти мысль купить у меня вот этот арбуз.

Он держал арбуз так, как держат младенца.

– Готова спорить, что вы его сами вырастили.

– Я выращиваю много арбузов, мэм. Но этот совершенно особый. Он умеет разговаривать.

Аманда вежливо выслушала гостя. Ей показалось, что она услышала, что арбуз произнес что-то вроде «…в соответствии с планом «Кью»…». Голос у арбуза был высокий и немного визгливый.

– Я вот слонялся по бахче и вдруг услышал, как он говорит. Там было три или четыре арбуза, которые росли рядышком, и мне пришлось нагнуться, чтобы понять, кто же это из них такой разговорчивый. Оказалось, вот этот. По правде говоря, – тут голос ковбоя приобрел доверительную интонацию, – я думаю, что это инопланетяне. Они пытаются вступить с нами в контакт при помощи арбузов.

Аманда снова прислушалась. Арбуз на этот раз произнес что-то вроде: «Водитель, вас ждет неплохая награда, если вы вовремя доберетесь до станции!» Круто.

«М-м-м, – подумала Аманда. – Может быть, этот ковбой – обычный чревовещатель?»

Аманда дала ему (мистеру Тексу) два доллара в задаток, добавив, что если этот арбуз ее устроит, то за остальное она заплатит в субботу. Затем похлопала по полосатому боку бахчевой культуры. По крайней мере на вид вроде бы спелый. Пока Аманда возилась наверху, моя Тора в ванне, из леса домой вернулся Джон Пол. Он там барабанил в стиле джунглей. Он устал и очень хотел освежиться. И поэтому сел за кухонный стол и умял весь арбуз. Аманда этого не слышала из-за шума воды. На этом все и кончилось. Если не считать того, что на следующее утро, когда Джон Пол восседал на унитазе, он готов был поклясться, что услышал, как первая какашка отчетливо произнесла слово «Привет!».

Пытайся я сочинить Великий Американский Роман, а не с документальной точностью зафиксировать череду определенных событий, то я бы стал писать героев не с Зиллеров (какими бы достойными людьми они ни были и как бы я ни привязался к ним), не с таких людей, как Сальвадор Глэдстон Текс, и даже не с молодых длинноволосых странников, которые десятками наведывались в «Мемориальный заповедник хот-дога дикой природы им. капитана Кендрика», как будто это остановочный пункт огромного социорелигиозного странствия. Нет, моих героев я выбрал бы из числа туристов и отпускников – обычных клерков, машинисток и торговцев, их жен и ребятишек, потому что, так же как зверинец не смог бы существовать без них, так и сама нация соединилась с их агрессивной посредственностью (они плоть от плоти Америки, совсем как кукуруза плоть от плоти пудинга), и именно от их реакции на обнаружение Тела Христова зависит будущее западной цивилизации. Либо открытие Тела положит начало золотому веку, свободному от религиозного суеверия, ложных надежд и калечащей души вины, либо ввергнет человечество в жуткие темные века отчаяния и беспомощности – все будет зависеть только от них. Они уже ощущают (как и в более отчетливой, но менее пугающей манере ощущают юные странники), что в моторе человечества что-то отсутствует, что на каждом горизонте вызревают огромные перемены; им страшновато. Просто наблюдая за ними в зверинце, за тем, как они жуют гамбургеры и радуются, если дрессированные блохи закладывают крутые виражи на своих крошечных колесницах, я имел возможность постичь душу нации и ее настроения. И если бы какой-нибудь наблюдательный писатель проследил за ними, как они – эти наши соотечественники – возвращаются к себе в салоны красоты в Солт-Лейк-Сити, к шашлычницам в Молине, к телевизионным экранам в Риверсайде, Массилоне и Фарго, они предстали бы в его глазах живыми микроскопами, которые по простоте душевной увеличивают как опасных микробов, так и полезные бактерии, чьи полчища надвигаются на жизненно важные органы нашей нации. Но это не моя задача. У меня просто нет для этого времени.