Читать книгу "Пожиратель мух - Кирилл Алексеев"

Не дожидаясь ответа, он сделал несколько шагов к дому, где прятался учитель, но замер, услышав резкий окрик:

– Стоять!

И тут же немного спокойнее:

– Стойте на месте. Даже не думайте подходить, пожалеете.

– В чем дело?

– Ни в чем. Стойте там и не орите.

– Где Катя? – памятуя о ковбойских замашках учителя, палящего по поводу и без во все стороны, Виктор не двигался с места, хотя нотки в голосе старика ему совсем не нравились.

– Здесь, – ответил из-за укрытия учитель. – Со мной.

– Что с ней?

– Ничего. Жива и невредима. Вы прекратите орать?

– Нет. Пока вы не объясните, что здесь к черту происходит. Почему я должен стоять тут?

Послышался сдавленный крик старика, а следом ругань, которую заглушил звонкий голос Кати:

– Витя! У него ружье! Осторожнее!

– Ты меня опять укусила, стерва! – в голосе старика слышались боль, изумление и что-то, отдаленно напоминающее уважение.

– Катя, он опять за свое? Подожди, я сейчас…

– Нет! Витя, стой! У него ружье. Дуло мне в спину упирается…

– Ты слышал, молокосос? Подойдешь ближе, я ей руку прострелю! Или ногу. Короче, стой, где стоишь.

– Господи ты боже мой, – Виктор не сводил глаз с почерневшей стены, закрывающей от него Катю со стариком. – Да что же это за осел такой? Сколько ж можно?.. Чего вы добиваетесь? Чего вы хотите, кретин вы этакий?!

– Того же, чего и вы – пережить эту ночь! Я не собираюсь подыхать здесь, ясно? И сделаю все для этого! Я хочу жить!

– Все этого хотят! Но вы же сами загоняете себя в ловушку! Он скоро будет здесь. Совсем скоро. Первые дома уже почти догорели. Еще несколько минут, и он сможет войти в деревню! У меня есть идея, как его убить. Но я не могу торчать тут, у него на виду, под проливным дождем. Это все погубит. Стойте там, пусть девушка будет у вас. Но дайте мне тоже спрятаться…

– Нет! Стойте на месте, иначе я стреляю! Что у вас за идея?

– Я не должен вам ничего рассказывать, как вы не можете понять?! Она может забраться в вашу тупую башку, и тогда все пойдет насмарку.

– Это ложь! Ни единому слову не верю! Ни е-ди-но-му! Вы просто хотите подставить меня. Надеетесь спрятаться и посмотреть, как он будет со мной разделываться. А потом под шумок свалить отсюда. Это ваш хваленый план?

– Зачем тогда мне было возвращаться сюда?! – в ярости заорал Виктор. Он уже не знал, кого с большим удовольствием прикончил бы – Прохора или этого старого маразматика.

– За сучкой вернулись. И попали впросак, – старик захохотал. – Ловко я вас раскусил, а?

– Витя, Витенька, придумай что-нибудь! Он совсем тронулся!

– Ничего он придумать не сможет. Теперь здесь условия диктую я. И условие такое, слышишь ты, молокосос? Ты сейчас же расскажешь мне, что задумал. Сейчас же! А потом я подумаю, что делать с тобой и твоей сучкой. Считаю до трех. Если будешь молчать, прострелю твоей девке руку. Раз!

Виктор стоял прямо на дороге, рассекавшей деревню напополам. Видно было шагов на тридцать в одну и в другую сторону. Дальше проселок исчезал в темноте, будто весь мир ужался до маленького круга, освещенного неверным светом гаснущего пламени. А за зыбкой границей, которую выстроили дождь и тьма, начиналось Ничто. Хаос, не имеющий ни начала ни конца. И как раз из этой пустоты, населенной лишь чудовищами, вскоре должен был выйти человек в дождевике. Непрошенный гость, грозящий гибелью этому микроскопическому осколку мира.

– Два! Слышишь, молокосос? Уже два. Я взвожу курки.

До Виктора донеслись сухие щелчки. Старик, похоже, не шутил.

– Витя! Витя, я боюсь!

– Ну, что скажешь? Или предпочитаешь помолчать и послушать, как твоя девка будет орать, когда я влеплю заряд дроби ей в руку? С такого расстояния от этой тоненькой ручки только кровавые ошметки останутся. Помнишь, что стало с твоим другом после такого выстрела. Сейчас будет похлеще. Хочешь проверить?

– Стой! – Виктор посмотрел туда, где, по его предположениям, ждал своего выхода на сцену Прохор. Провел ладонью по мокрому лицу и пробормотал: – Скажу я тебе, что у меня за план. Скажу, старый дурак…

А потом он повернулся к дому и заговорил. Терять ему было уже нечего.

* * *

Огонь умирал. И умирал быстро. А три мухи сидели в самом центре паутины. Сидели смирно, вяло потирая мохнатые лапки. Хорошие, сочные, живые мухи… Но хитрые.

Он поправил капюшон, чтобы лучше видеть человека, стоящего прямо посреди деревни. Та самая муха, которая сбежала. Вот она-то и будет первой. Она это заслужила. Шустрая, изворотливая, живучая муха. Можно представить, как она станет трепыхаться, когда он доберется до нее. Такие всегда трепыхаются. До последней секунды…

Крыса шевельнулась в животе и вцепилась острыми зубами в кишки. В то, что когда-то было кишками. Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу. С каждым разом голод становился все мучительнее, и приходил все быстрее. От старухи он оторвал приличный кусок, хотя женское мясо, к тому же старое и жесткое, всегда казалось ему отвратительным. Но тут пришлось, иначе эта проклятая крыса сама прогрызла бы в нем дыру. Мерзкая тварь… Она постепенно становится его хозяйкой. И страшно подумать, что станет с ним, когда мухи будут сожраны. Придется искать новых. Но где? Насколько далеко он сможет уйти от нее? Насколько далеко она его отпустит? Она не всесильна, в этом он убедился, когда ей не удалось увидеть шуструю муху. А ведь она старалась, очень старалась. Он буквально слышал, как скрипят ее старые, изъеденные червями мозги. Все на что ее хватило – на эту глупую детскую песенку. От этой песенки, грохотавшей в голове, как набат, у него чуть не раскололся череп.

А сова из дупла глазками луп-луп…

Он дернулся, как от боли, хотя давно уже забыл это ощущение. Последний раз оно пришло в тот вечер, когда его заперли в доме и подожгли. О, тогда было очень больно. Нечеловечески больно… С тех пор единственное, что он мог чувствовать – голод. Поганая прожорливая крыса, жрущая его потроха. И все-таки эта песенка… Было в ней что-то пугающее.

Беспомощность. Эта повторяемая снова и снова песенка говорила о беспомощности той, с кем он связан неразрывными узами смерти. Той, без кого он просто рассыплется в прах и снова станет кормом для ненасытных червей. Старческий дребезжащий голосок… Жалкий писк, пришедший вдруг на смену гулкому мерному рокоту, полному уверенности в собственном всесилии. Разительная перемена. Разительная и устрашающая.

– А сова из дупла глазками луп-луп… – медленно и хрипло проговорил он, будто пробуя слова на вкус.