Читать книгу "Трактир "Ямайка" - Дафна дю Морье"

Глава восемнадцатая

Стоял ясный морозный день начала января. Колеи и выбоины на большой дороге, обычно наполненные грязью или водой, покрылись тонкой коркой льда, а следы колес заиндевели.

Мороз наложил свою белую руку и на пустоши, и до самого горизонта они, бледные, неопределенного цвета, протянулись жалким контрастом ясному синему небу. Земля затвердела, и короткая трава хрустела под ногами, как галька. На родине Мэри, в краю зеленых изгородей солнце наверняка сейчас светит тепло, почти как весной, но здесь воздух был еще студеный, он щипал лицо, и повсюду на земле лежал суровый отпечаток зимы. Мэри одна шла по пустоши Двенадцати Апостолов. Резкий ветер бил ей в лицо, и она думала, как же так случилось, что Килмар слева от нее перестал быть грозным, и теперь он — всего лишь черный скалистый холм под синим небом. Возможно, тревога сделала ее слепой к красоте, и в сознании девушки перепутались человек и природа; суровость пустошей странно смешалась со страхом и ненавистью к дяде и трактиру «Ямайка». Пустоши оставались по-прежнему холодными, а холмы — одинокими, но их былая недоброжелательность исчезла, и теперь девушка могла бродить по ним с безразличием.

Теперь она была вольна отправиться куда пожелает, и ее мысли обратились к Хелфорду и зеленым долинам юга. На сердце у нее была странная, болезненная тоска по дому и по открытым, знакомым лицам.

Широкая река бежала от моря, и вода лизала отмели. Мэри с болью вспоминала каждый звук и запах, принадлежавший ей так долго, и то, как заводи ответвлялись от основного русла, будто непослушные дети, чтобы затеряться среди деревьев и претвориться в узкие тихо журчащие ручьи.

Леса давали приют усталым путникам, и была своя музыка в прохладном шелесте листвы летом, и можно было укрыться под голыми ветвями даже зимой. Мэри тосковала по птицам, летавшим среди деревьев. Она тосковала по уютным звукам фермы: квохтанью кур, громкому крику петуха и суетливому гоготу гусей. Она хотела снова почувствовать густой, теплый запах навоза в хлеву и ощутить теплое дыхание коров у себя на ладонях, услышать тяжелые шаги во дворе и лязг ведер у колодца. Она хотела прислониться к калитке и смотреть на деревенскую улицу, пожелать доброй ночи проходящему мимо другу и увидеть, как голубой дым вьется над трубами. Там были бы знакомые ей голоса, грубые, но нежные для ее уха, и смех звучал бы из окна чьей-то кухни. Мэри занялась бы делами своей фермы: вставала бы рано и носила воду из колодца, двигалась среди своего маленького стада легко и уверенно, гнула спину в трудах и считала бы усталость радостью и противоядием от боли. Она могла бы радоваться каждому времени года по-своему, и в ее душе воцарились бы мир и довольство. Она произошла из земли и вернулась бы к ней снова, связанная с ней корнями, как и ее предки. Хелфорд дал ей жизнь, и после смерти она снова стала бы его частью.

Одиночество большого значения не имело, и Мэри не принимала его в расчет. Тот, кто работает, не обращает внимания на то, что он один, он просто засыпает, когда день окончен. Она выбрала свой курс, и путь казался ясным и надежным. Мэри больше не будет мешкать, как всю эту неделю, слабая и нерешительная, а сообщит о своих намерениях Бассатам, когда вернется к полднику. Они были добры и засыпали ее предложениями — возможно, даже предложат остаться с ними хотя бы на зиму и, чтобы Мэри не чувствовала себя обузой, попробуют, очень тактично, нанять ее на какую-то должность в доме — скажем, смотреть за детьми, быть компаньонкой самой миссис Бассат.

Все эти разговоры девушка слушала смиренно и неохотно, ни на что не соглашаясь, подчеркнуто вежливо и непрестанно благодаря хозяев за все, что они уже для нее сделали.

Сквайр, грубоватый и добродушный, за обедом подтрунивал над ее молчанием.

— Ну же, Мэри, улыбаться и благодарить — это, конечно, хорошо, но надо же на что-нибудь решиться. Знаете, вы слишком молоды, чтобы жить одной, и скажу вам прямо, вы слишком хорошенькая. Здесь, в Норт-Хилле, для вас найдется место, и моя жена вместе со мной просит вас остаться. Вы и не представляете, сколько здесь дел. Нужно и цветы для дома срезать, и письма писать, и детей бранить. У вас будет хлопот полон рот, обещаю вам.

И в библиотеке миссис Бассат говорила примерно то же самое, дружески положив руку на колени Мэри:

— Нам очень приятно, что вы гостите у нас в доме. Почему бы вам здесь не остаться насовсем? Дети вас обожают, и Генри вчера мне сказал, что скажи вы только слово — и получите его пони! Вот как много вы для него значите, уверяю вас. Мы устроили бы вам приятную, беззаботную жизнь, без всяких тревог и волнений, и вы были бы моей компаньонкой, когда мистер Бассат в отъезде. Неужели вы все еще страдаете по своему дому в Хелфорде?

В ответ Мэри улыбнулась и снова поблагодарила хозяйку, но она не могла выразить словами, как много для нее значит память о Хелфорде.

Бассеты думали, что напряжение последних месяцев все еще не отпустило ее, и по доброте душевной изо все сил старались это поправить; но они были очень гостеприимны, и соседи приезжали со всей округи, так что, естественно, у всех была одна тема для разговора. Раз сто пятьдесят, должно быть, сквайр Бассат рассказывал свою историю, и названия «Олтернан» и «Ямайка» стали ненавистны для уха Мэри, которая мечтала навсегда от них избавиться.

Вот и еще одна причина для отъезда: она стала предметом нездорового любопытства и постоянных пересудов, и Бассаты с некоторой гордостью демонстрировали ее своим друзьям как героиню.

В благодарность Мэри старалась изо всех сил, но никогда не чувствовала себя среди этих людей непринужденно. Они были не ее круга. Они принадлежали к другой расе, другому классу. Мэри испытывала к ним уважение, и приязнь, и доброжелательность, но она не могла полюбить их.

По доброте сердечной хозяева старались, чтобы в присутствии гостей она вступала в беседу, и следили, чтобы девушка не сидела в стороне. А она тем временем тосковала по тишине своей спальни или по уютной кухне конюха Ричардса, чья румяная как яблоко жена всегда была ей рада.

А сквайр, подстегивая свой юмор, обращался к ней за советом, от души смеясь над каждым своим словом:

— В Олтернане теперь откроется вакансия. Не стать ли вам пастором, Мэри? Бьюсь об заклад, вы будете куда лучше того, прежнего.

И ей приходилось ради него улыбаться, удивляясь, как этот человек может быть столь туп, чтобы не понимать, какие горькие воспоминания пробуждают его слова.

— Ну, больше в трактире «Ямайка» не будет контрабанды, — говорил Бассат, — да и выпивки тоже, уж я об этом позабочусь. Я вымету оттуда всю эту паутину, и ни один браконьер или цыган не посмеют больше показаться в этих стенах. Я поставлю туда честного малого, который в жизни своей не нюхал бренди, и он будет носить чистый фартук, а над дверью напишет: «Добро пожаловать!». И знаете, кто первый к нему заглянет? Да мы с вами, Мэри! — И сквайр хохотал во все горло, хлопая себя по бедрам, а Мэри заставляла себя улыбнуться в ответ, чтобы не испортить ему шутку.

Она думала обо всем этом, бродя одна по пустоши Двенадцати Апостолов, и знала, что должна как можно скорее покинуть Норт-Хилл, потому что эти люди не подходят ей, и только среди лесов и рек родной долины Хелфорда она снова узнает мир и радость.