Читать книгу "Прыжок в темноту - Андрей Троицкий"

Мамаев вырулил с площади в кривой переулок, вымощенный камнем, прибавил газу. Через пару минут машина на полном ходу выскочила из поселка, сбив на повороте зазевавшегося барана.

Глава двадцать девятая

Калмыкия. 7 сентября.

Гребнев добирался до места чуть более суток, хотя первоначально рассчитывал уложиться в восемнадцать часов. Самолетом до Волгограда, оттуда машиной через Калмыкию до побережья Каспийского моря. Не такой уж долгий путь.

Перелет из Москвы оказался приятной прогулкой в сравнении с бесконечной дорогой по жаркой степи, впитавшей в себя все тепло ушедшего лета. По прямой выходило около пятисот километров. Но трястись на «Ниве» по пескам, по пересохшим болотам и солончакам, переезжая с проселка на проселок, – выше человеческих сил и, если разобраться, никакого выигрыша во времени. По федеральной трассе путь выходил почти в полтора раза длиннее, но это ровная асфальтовая дорога, по которой прокатишься с ветерком, без проблем выжимая из машины сто километров.

Рамзан Вахаев, купивший билет на самолет до Волгограда по паспорту на имя некоего Алешина, перенес все дорожные перипетии стоически. Он все еще испытывала недомогание, от слабости клонило в сон, из раны на боку выделялась что-то похожее на сукровицу. Приходилось каждый час задирать рубаху, стягивать повязку, чтобы сменить марлевый тампон, пропитанный антисептиком. По шоссе Гребнев благополучно добрался до Элисты, купил в придорожной забегаловке воду в пластиковых бутылках и бутерброды с козьим сыром, в аптеке бинты и кое-какие мелочи, забытые в Москве. В городе он задержался на полчаса или того меньше, свернув на восток, на трассу номер сто пятьдесят четыре, проехал по ровной дороге до Яшкуля, остановившись у заправки, наполнил бензином бак и пустую канистру. Здесь свернули к югу, на асфальтовую дорогу в две полосы.

Гребнев повернулся к Рамзану и сказал, что они выбились из расписания всего часа на три, терпимо. Сказал и сглазил. Хорошая дорога, а вместе с ней и везение, закончились, когда пересекли границу Черноземельского района. Здесь поднялся сильный ветер, гнавший песок навстречу машине. Временами Гребнев не мог понять, где заканчивается асфальтовое покрытие и начинается пустыня. Коричневый песок заметал дорогу, оставляя на поверхности серые проплешины асфальта. Чтобы не сбиться с пути, пришлось сначала снизить скорость до тридцати километров, а позже съехать на обочину и, включив фары дальнего света, остановиться, пережидая непогоду.

Стекла подняли, в салоне стало душно и жарко, как в парной. Хотелось стянуть с себя майку и штаны, но Гребнев переборол это желание, по опыту зная, что лучше не станет. «Мне плохо, – сказала Рамзан. – Опусти стекло хоть ненадолго». Гребнев помотал головой: «Если я это сделаю, через минуту песка в салоне будет по колено. А то и по грудь». Огромное жгучее солнце померкло, превратившись в тусклую монетку, висящую в небе. Ветер налетал волнами, бросал в лобовое стекло песок с такой силой, что становилось не по себе, подмывало развернуть машину и на полном газу дернуть в обратном направлении. Гребнев долго терзал радиоприемник, тыкая пальцем в кнопки, но из динамиков выходил сухой треск, похожий на электрические разряды.

На душе было тревожно. Последний раз он общался по телефону с Воловиком первого сентября, в тот день машина с грузом благополучно вышла с хутора. Но уже на следующий день спутниковый телефон молчал, как индийская гробница. Гребнев успокаивал себя тем, что Воловик не в ладах с техникой, возможно, что-то испортил в аппарате. Уронил на него бутылку с вином или случайно грохнул на пол. Раз грузовик ушел, заложники в безопасном месте, и теперь причин для беспокойства нет. И все же червяк точил сердце. Когда проезжали Аршань Зельмень, Гребнев едва не свернул на восток, чтобы убедиться, что Воловик жив и здоров. Но отогнал эту идею. Свернуть на хутор, значит понапрасну потерять часов восемь, а то и все десять. Драгоценное время, которого и так на вес золота.

Гребнев выключил приемник, повернулся назад. Вахаев, подложив под голову полупустой рюкзак, боком лежал на заднем сидении. Рот открыт, дыхание глубокое и тяжелое. Он хотел разбудить Рамзана, чтобы, пока есть время, еще раз потолковать. Вахаев не страдает провалами памяти, но принимает антибиотики и прочее дерьмо, которое прописал Ханокян, отсюда лекарственная сонливость, забывчивость и тугодумие. Гребнев не стал тревожить человека, решив, нестерпимую духоту легче переносить во сне.

Ничего мудреного Вахаеву делать не придется, с такой работой он хорошо знаком. По прибытии на место, в заброшенный рыбачий поселок, куда, надо думать, благополучно перевезены заложники, Рамзану предстоит страховать Гребнева, когда заложников станут перегружать в вертолет. Хочется надеяться, что неприятностей не случится. Но хороший стрелок, контролирующий ситуацию, не помешает.

Песчаная буря продолжалась около двух часов и закончилась также неожиданно, как и началась. Гребнев долго расталкивал Рамзана, пока не сообразил: он не спит, находится в глубоком обмороке. Гребнев распахнул дверцы, и долго копался на заднем сидении, протирал лицо Вахаева марлевыми тампонами, смоченными водой, подносил к носу склянку с тройным одеколоном, потому что нашатырного спирта в аптечке не оказалось. Когда Рамзан пришел в себя, солнце опустилось за горизонт, и ясный день за несколько минут превратился в непроглядную ночь.

Где– то далеко у горизонта светилось огоньки. Это пастухи, перегонявшие лошадей, устраивались на ночлег. Гребнев отогнал машину в сторону от дороги, разложил сиденья и сказал, что предстоит ночевка в степи. Едва на востоке появились первые проблески утренней зари, он погнал машину дальше на юг. Дорога оказалась пустой, как карманы нищего.

* * *

Около десяти утра «Нива» добралась до цели. В берег билась лазурная морская волна, пахло йодом и горячим песком. В пятидесяти метрах от кромки моря стояло несколько построек, что-то вроде сараев, сложенных из природного камня. Пустые провалы вместо окон и дверей, под натянутым полотнищем брезента – «КАМАЗ», колеса которого глубоко утонули в песке, а лобовое стекло покрывал сантиметровый слой пыли. На жердях, воткнутых в песок, с незапамятных времен сохнут дырявые рыбачьи сети. Не выходя из машины, Гребнев дважды нажал на клаксон.

В дверном проеме ближней хибары появился существо в вытертых до белизны джинсах и майке неопределенного цвета, физиономия заросла густой щетиной, щеки ввалились, а над правым глазом вырос фурункул, отливающий синевой. Из-под офицерского ремня торчит рукоятка ТТ. В оборванце Гребнев едва узнал некоего Боря Чугунова, старшего по группе. С Чугуновым он встречался в Москве, обсуждая план доставки заложников на побережье.

Гребнев вышел из машины, попросив своего спутника оставаться на месте и держать оружие наготове до тех пор, пока не будет знака, что все нормально.

– Похоже, я совсем потерял человеческий облик? – Чугунов потер ладонью пегую от пыли бороденку, тряхнул руку Гребнева и коротко доложил. – У меня без особых происшествий, если не считать, что все консервы, которые взял с собой, оказались испорченными. И питьевая вода на исходе. Парням, которые сопровождали груз, я выдал расчет. Как договорились, три штуки на нос. И отпустил их сутки назад. Иначе мы с голодухи друг друга сожрали бы.