Читать книгу "Русалка - Кэролайн Дж. Черри"

— Я попытаюсь, — сказал Саша и потер лицо руками. — Но ты правильно заметил насчет соли. Старик оставил нам большую ее часть. Может быть, он даже думал об этом.

— Очень заботливо с его стороны, — заметил Петр.

Они приготовили роскошный ужин все на той же маленькой печке. У них была зажаренная прямо на колоснике свежая только что выловленная из реки рыба: Саша сообразил захватить из дома крючки. Когда они закончили уборку палубы и вытряхнули за борт золу и угли, небо над рекой потускнело, окрашиваясь в последние цвета, и кое-где уже начали проглядывать звезды.

Тем временем, Саша рассыпал поперек палубы соль и серу, от одного борта до другого, а Петр при этом воздержался от своих обычных замечаний, глядя как Саша пытался произнести какие-то заклинания и окуривал палубу дымом: мальчик мог обидеться на это. Но, положа руку на сердце, если соль срабатывала, то он не видел причин, чтобы как-то ограничивать весь ритуал, когда-то проделанный Ууламетсом: бессмысленное бормотанье, пение и все остальное, что казалось ему одинаковым и бесполезным.

А Саша уже взял чашку с водкой и накапал на палубе круг, Петр же наблюдал за этим, уперев руки в бока и выражая определенное любопытство.

— Теперь никакой ветер не найдет здесь и щели, — сказал Саша, — и, кроме того, я не думаю, что вода была бы таким хорошим средством.

После этого он посыпал влажный от водки круг все той же солью и серой, так что он превратился в застывшую корку.

Ловкий малый, подумал Петр.

— Как колдун, — произнес он вслух, — ты сделал неплохую работу.

— Надеюсь, — сказал Саша. — Ведь у тебя еще осталась та маленькая щепотка, которую я давал тебе.

Петр похлопал себя по карману.

— Точно.

Саша посмотрел на него так, словно решал, не смеется ли он, отряхнул руки и поставил чашку с остатками соли и серы внутрь очерченного таким образом круга. Затем протянул Петру чашку с водкой.

— С ней ничего страшного не произошло, — сказал он. — Там просто остатки.

Петр усмехнулся, взял чашку и не спеша выпил оставшуюся в ней водку.

Затем он налил вторую, полную, но посчитал ее последней, так как он не имел никакого желания спать в эту ночь слишком крепко. Они улеглись на палубе, глядя на звезды и прислушиваясь к окружающему, обсуждая между собой планы на завтра, как они отчалят от берега и как, в этом не было никакого сомнения, доберутся до дома еще засветло, или же заблудятся, об этом они тоже не забывали, и о том, как они могут зазимовать здесь, и как можно было бы улучшить сад и огород, и что они могли бы сделать с банькой, как, например, починить на ней крышу.

Он не имел никакого представления ни о садовничестве, ни о плотницких работах. Это все знал только Саша. Саша был очень счастлив, без умолку рассказывая ему о репе, горохе и о починке крыши, и если это отвлекало его от тяжелых мыслей, то Петр был готов сколько угодно слушать его.

Только где-то в самой середине сашиных планов относительно весенней посадки у Петра стали закрываться глаза, и он начал постепенно проваливаться в сон, что, вообще говоря, не входило в его намерения. Он сказал:

— Кажется, я готов. Давай, немного поспи, иначе не обещаю, что смогу долго бодрствовать под твои рассказы.

— Зато я могу не уснуть, — сказал Саша.

— Я уверен в этом, но про себя этого сказать не могу. — Он не хотел говорить ему, что у него была практика долгого бодрствования. Он лишь поднялся, положил меч поближе к себе и уперся локтем в колени, приготовившись к долгой ночи.

Саша продолжал что-то говорить еще и о баньке.

— Тише, — сказал ему Петр, — иначе я усну, если ты не перестанешь болтать.

Саша затих. Тишина окружала их, только плескалась вода, поскрипывали ветки да какое-то одинокое хриплое щебетанье раздавалось в кустах. Вот и все, что нарушало покой этой теплой ночи. В конце концов и этот звук исчез. Теперь он прислушивался только к реке, наслаждаясь отдыхом, и после нескольких часов, когда холодный утренний ветерок начал поднимать зыбь на поверхности реки, он раздумывал о нем некоторое время, затем откупорил кувшин и налил из него четверть чашки, только лишь для того, чтобы разогреть кровь.

Исключительно только для этого.

Но он заметил, что начинает клевать носом, когда разделался с чашкой. Он слегка выпрямился, разогнул руки и спину, чтобы изменил положение. Он подумал о том, что должен пройтись по палубе и, возможно, за пределами обозначенного колдовского круга, потому что кругом стояла тишина и центральная часть палубы не вызывала никакого беспокойства.

Он поднялся как можно осторожней, потому что чувствовал, как сон неотвратимо надвигается на него, и тут же пришел к заключению, что водка была не самым лучшим решением. Он повернулся к ветру, чтобы освежить голову и взбодриться, сделал несколько шагов по центральной части палубы и повернулся, неожиданно заметив краем глаза какое-то движение.

Он увидел Ивешку, приблизившуюся к поручням. Она была мокрая с ног до головы, вода стекала с ее рукавов, когда она обернулась и протянула к нему свои руки.

— Саша! — пронзительно закричал Петр, словно его охватила неожиданная летаргия, и будто надеясь, что Саша, в отличие от него, находится в здравом уме и рассудке, хотя и спящий…

Оказалось, что вся соль, которую еще не снесло ветром с палубы, не создавала сколь-нибудь заметного препятствия для нее. Ивешка медленно приблизилась к нему, опустила руки на его плечи и заглянула в его глаза, как бы продолжая вести с ним молчаливый разговор, в то время как он был поражен происходящим настолько, что не мог пошевелиться. Весь ее облик был столь мягким и столь задумчивым, что в нем не оставалось места для какой-либо угрозы. Ее темные глаза резко выделялись на абсолютно белом лице, и при этом казалось что в самой глубине глаз движутся какие-то тени, хотя это могло быть отражение течения воды или всего-навсего отражение канатов или поручней, промелькнувшие в тот самый момент, когда она, продолжая удерживать его руками за плечи, со страстью поцеловала его, прикоснувшись к нему губами, несущими холодок речной воды.

Казалось, что это длилось целую вечность. Он чувствовал, как у него кружится голова, и не проходило охватившее его изумление. Он пытался еще раз вспомнить ее, но все, что он чувствовал, было лишь глубокое ощущение опасности, смешанное с такой нежностью, от которой нельзя было ожидать какого-либо вреда. Это ощущение не покидало его все время, пока он был без движений…

Затем он начал медленно погружаться в сон, где что-то опасное и злое двигалось теперь уже вокруг них двоих, но реальной опасности не возникало, во всяком случае все то время, пока она присутствовала в этом сне, пока он смотрел в ее глаза…

Но вскоре она исчезла. И тогда он неожиданно провалился в один из тех обдающих потом и давящих на сердце снов, в которых, как обычно, он разыскивал собственного отца. Он знал, что кто-то собирался рассказать ему, что его отец был убит, но это произошло так давно, что он за давность лет смирился с этим. Но теперь он отыскивал, на самом деле, не собственного отца, хотя никогда точно не знал, кого или что именно искал. Скорее всего, это были поиски самого себя, которые превращались в ночной кошмар, в собственное осуждение за то, что он не может найти то, что ищет, и не было конца проклятьям в собственный адрес…