Читать книгу "Про падение пропадом - Дмитрий Бакин"

Моя жизнь — это жизнь отшлифованного до бензинной синевы бруска металла, тогда как моя жизнь на гражданке была покрыта, так сказать, оксидной пленкой. Там было слишком много тумана от сомнений, от переживаний по поводу того, куда себя деть, от вперемешку поглощаемой литературы, от сплошного обмана близких мне людей и, в частности, вас. Теперь же я знаю, что мне никуда не деться от армии, я знаю твердо, что никуда не уйду и не надо задумываться о будущем. Все ясно. Думаю лишь о трёх месяцах, которые причитаются мне после армии. Я до такой степени одичал, что дал зарок себе (очевидно, липовый), что в течение недели, по возвращении домой, посещу и мавзолей, и Третьяковскую галерею, и какой-нибудь театр. Затем побываю на море, побываю в горах и ещё во многих местах, где люди по сравнению с окружающим — лишь предметы, и где для себя буду единственным живым существом, законно оскверняющим собой эти горы, это море.

Примерно так.

* * *

Не могу найти друзей. Причина кроется в том, что, как вам, наверное, известно, в новых для человека местах, он сразу ищет опору. Он может искать ее в другом человеке, может искать опору в скале, может искать в профессии. Мне остаётся искать опору только в людях. И как обычно бывает, я сделал ошибку с самого начала. Ошибка заключается в том, что я начал для скорейшего сближения с отдельными людьми подстраиваться под их мировоззрение, ум, шаг, совершенно не зная их по характеру и не имея понятия об их мировоззрении. Естественно, многих я не понял и подстраивался неправильно, делая подчас как раз противоположное тому, что им нравится, что им приятно. И мы расходились. Вот всё, что касается друзей.

Хочу ещё раз сказать, что сильно недооценил книгу Джеймса Джойса «Отсюда и в вечность». В самые трудные минуты, когда ещё чуть-чуть и твой дух упадет ниже сапог, я находил успокоение и бодрость, вспоминая одну фразу из этой книги. Сразу скажу, что имя главного героя Прюитт. Вот эта фраза: «Прюитт любил армию». Не знаю, поймёте ли вы, почему я повторяю эту фразу каждый раз, когда мне особенно плохо, но лично я это пока что понимаю только на четверть, да и то где-то в подсознании.

* * *

…Мне приходится здесь трудно, потому что у меня нет идеалов, которые мне хотелось бы отстаивать, нет своего бога, в которого стоило бы верить, нет полюбившегося дела, ради которого стоило бы просыпаться, и я просыпаюсь лишь за тем, чтобы достать из кармана после отбоя ручку и календарь и зачеркнуть ещё один день, в течение которого я что-то потерял, ничего не нашёл и получил ровно на столько, насколько этого хотели сержанты.

Дни проходят очень быстро, а если взять в целом те две с половиной недели, которые я здесь нахожусь, то не могу поверить, что я сидел у подъезда нашего дома с пьяным Алексеем и мыл полы рваной тряпкой на ГСП всего две недели назад.

Позавчера ходил в санчасть с мозолями и получил освобождение от строевой и физической подготовки, теперь есть время.

Я ни о чем не думаю, только изредка вспоминаю «Отсюда и в вечность» и вновь понимаю, что эту книгу недооценил.

* * *

…В полвторого приехали назад, две минуты чистили сапоги на футбольном поле перед казармой, потом нас бросили на обед, не дав умыться, а сразу после обеда вывели на построение и повели в кино. Уже после кино, перед осмотром у зубного врача, который произвели также быстро, едва мы вышли из клуба, я глянул на себя в зеркало — честно сказать, совершенно случайно — и увидел, что грязь от рук (моих), вытиравших с лица пот во время работы на полигоне, осталась, точно какой-то скульптор несколькими мазками грязных рук вздумал из лица солдата-москвича сделать беспризорника-ополченца. Среди солдат в парадной форме, присутствовавших на просмотре фильма, мы должны были быть, как ветки, только что вытянутые из болота. Тем не менее, это не помешало мне крепко уснуть, пользуясь темнотой и дерьмовыми фильмами. Когда я засыпал, у меня сложилось такое впечатление, словно мое тело растекается, как пластилиновая фигурка под солнцем, и перестает существовать, перестает привлекать чье-то внимание, за исключением тех, кто любит смотреть в пустоту. Просыпался несколько раз для того, чтобы изменить положение тела и совсем снять расслабленный ранее ремень. Дальше, как я уже говорил, нас осматривал стоматолог, а потом, напирая на мощность голосовых связок, мы выбили себе пять минут, чтобы обмыться с мылом и как следует почистить сапоги перед концертом. Концерт начинался в 16 ч. 30 м. В общем, для армии это было неплохо и было бы еще лучше, если бы мы так не устали.

* * *

Все думаю о том дне, когда я вернусь совсем. Этот день, как мне сейчас представляется, наступит после всемирного потопа, когда жизнь на Земле нашей восстановится заново, через огромный отрезок времени. Если об этом думать, то станет довольно тяжело жить. Но если жить, залив душу злобой на всё то, что тебе не нравится, можно легко ускорить течение времени, ослабить переживания по поводу того, что ты плохой, железный механизм, а тебе подобные по-прежнему состоят из живой, эластичной материи…

* * *

Я совершенно отгорожен от мира и живу один среди всего, включая людей, кучи песка, казарму. Не представляю себе, что за чертой нашего городка может что-то произойти, может кто-то умереть, у кого-то износиться колода карт, что-то разбиться или разбиться чья-то жизнь. Для меня жизнь идет только здесь, движется то, что я вижу собственными глазами, и мне представляется поэтому, что всё остальное, что у меня в доме, застыло, и я вернувшись, верну движение. Не верю ни во что, кроме этого.

1982–1984 гг.

Поздравление, написанное и произнесённое Дмитрием на 45-летии отца

Долгий путь и свечей сорок пять. Праздничный стол, как награда за жизнь. Звонкий смех. Всё двинулось вспять. Только прошлое так неподвижно, Где-то там, в глубине души. Даже свечам не под силу его осветить.

Оно огромно, как ночная степь, Как вселенная, не имеет краев, Как кошмар, гнетёт оно нас, В борьбе наделяя силой муравьев. Оно зыбко, как поющий песок, Ничто нельзя на нем возвести, Кроме двух-трех сухих слов Но из них кто-то высосал жизненный сок, Они ни к чему, потому что сухи.

В минуты несчастья они убаюкивают нас, Манят, как любопытных детей, Словно высохшей мумии глаз И отталкивают. Позволяют, отступая бежать без потерь, И миновать алтарь жертвоприношений. Ни один жрец не остановит нас. Всё в прошлом, всё мертво! Лишь высохшей мумии глаз Безмолвно светится в нас, Скрывая тщательно свою немоту. А мы все бежим в темноту.

А через день, когда все уйдут В ночную степь души, Когда бесплотные, они будут сторожить, То, что давно ушло и давно в тиши, Опусти глаза, как господь бог, Пусть никто не помешает тебе жить, И увидишь ты освященную на миг степь, И могилу сорок четвертого года, И свечей сорок пять.

1980 г.