Читать книгу "Сладкая горечь - Стефани Данлер"

– А было когда-нибудь так? – Я попробовала разглядеть его глаза. – Симона не уродка.

– Да, она недурна.

– Джейк…

– Нет.

– Ну так почему?

Он хмыкнул и встал, колени у него хрустнули. Задумчиво посмотрев на полки, он достал «О душе» Аристотеля. Из книги выпала старая цветная фотография. Подобрав ее, он бросил ее мне на колени и перепрыгнул через меня назад в кровать. Женщина с распушенными золотыми волосами улыбалась, держа на руках младенца, который строго смотрел в камеру.

– Это моя мама.

– О, – сказала я, – они похожи.

– А то. У всех свое дерьмо. У меня Симона. Знаю, сторонним людям трудно понять. Но что есть, то есть. Когда мама умерла, она практически к нам переехала. Ей было всего пятнадцать, но она меня вырастила – на собственной долбаный беспорядочный лад.

Я не отреагировала, я переваривала информацию, и она укладывалась в пазл. Без матери. Целый город сирот. Я снова посмотрела на фотографию Симоны. Что я бы отдала, чтобы кто-то пришел и обо мне заботился? Я коснулась лица младенца на фотографии с мамой. Непроницаемые глаза, пронизывающий взгляд.

– Ты уже тогда выглядел не слишком радостным.

– Меня мало что радует.

– Сколько тебе было, когда она умерла?

– Восемь.

– Как? То есть как она умерла?

Я потянулась к нему. Я ногтями провела по его татуировкам, опустила веки, подушечками пальцев ощутила бугорки в его татуировке ключа и подумала про Симону, которая лежит, завернувшись в простыни, – одна. Что же это за странная история? Почему его татуировка выглядит так, словно кожа ее отвергла? И почему ее татуировка выглядит так, словно ушла слишком глубоко? Его дыхание стало прерывистым.

– Приятно, – сказал он. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он продолжил: – Симона сказала, что моя мать была русалкой и что судьбой ей было предначертано вернуться в океан, потому что там ее настоящий дом, и что однажды мы с ней тоже туда вернемся. Моя мама уплыла… Думаю, я и тогда знал, что к чему. Став старше, я нашел газеты, узнал, что значит утонуть. Но когда ты меня спросила, моей первой мыслью было, что она уплыла и вернулась домой. Смешно, правда? То, как мы не можем отучиться от чего-то, хотя и знаем, что это неправда.

Я перекатилась на него, наши тела дышали в унисон. Я думала, что скажу уйму взрослых вещей… Я тоже лишилась матери. Думаю, было бы тяжелее, если бы она вообще у меня была, если бы я ее помнила. Я знаю, как трудно доверять другим людям, но главным образом себе самой, потому что никто не учил тебя, как это делать. Я знаю, что когда теряешь кого-то из родителей, часть тебя остается там, в мгновении, когда тебя бросили. Я подумала сказать: «Я знаю, что ты тоже в меня влюбляешься». Но произнесла я:

– Я сказала кое-кому, что ты мой парень.

– Кому?

– Какому-то типу, который со мной заигрывал.

– Кто? Где?

– Просто какой-то тип.

Я никогда не видела, чтобы он ревновал, – ну, может, за вычетом того раза, когда зашел разговор о дружбе Симоны с Говардом. Но сейчас вдруг в его голос закралась ярость.

– Просто какой-то прикинутый тип в «Баре Устрица» у Центрального вокзала. Он хотел есть со мной устриц.

– Ты поехала на Центральный вокзал? Без меня?

– Ты злишься или поражен?

– Раздражен и заинтригован. И какие впечатления?

– Сущая магия, я подумала, нам стоит вместе сходить…

– Нет, какие ощущения, когда сказала тому типу, что у тебя есть парень?

– А…

Что я почувствовала? Почувствовала, что это… возможно… потенциально… правда.

– Не знаю. То есть после этого он оставил меня в покое. Так что было… хорошо.

Мы посмотрели друг на друга, я никак не могла пристроить голову поудобнее на подушке, мне хотелось отмотать время вспять. Я была в ужасе.

– А ты что чувствуешь?

– Я не слишком-то люблю ярлыки. А ты их любишь?

– Я не о ярлыках пытаюсь поговорить.

– Но я скажу…

Его руки снова нашли меня. Он провел под моими грудями. Он обвел округлую часть моего живота. Он провел по моим бедрам. Я смотрела на его кольца.

– Я не хочу, чтобы ты ела устрицы с кем-то еще.

– Правда?

– Да. Мне нравится, когда ты моя. – Он толкнул меня на спину, и моя голова глухо ударилась о стену. – А теперь можно задать тебе серьезный вопрос?

– Да, – сказала я, задыхаясь.

– Что должен сделать мужик, чтобы получить минет поутру?

– Сейчас середина ночи.

– Я вижу три солнечных луча вон там, на стене.

– Это от неоновой вывески на той стороне улицы.

Он держал мои запястья у меня над головой. Он потерся губами и подбородком о мои груди.

– Дай-ка подумать, – сказала я. – Свои восемь с половиной минут ласк я получила. Выслушала монолог чуткого мужчины. Богемное «никаких ярлыков» – тоже ставим галочку. Поэтому, наверное, мне нужно только…

– Что еще, черт побери?

– Знамение, – сказала я, встречаясь с ним взглядом.

Он потешался над моей склонностью во всем искать знаки судьбы. Симона тоже надо мной потешалась, но говорила, мол, это вполне в духе Старого Света, что было комплиментом, когда мы говорили о вине. Мы с Джейком смотрели друг на друга, и я подумала: как можно верить, что все случайно, когда мы вместе и меня обуревают такие чувства?

Внезапно на пожарной лестнице все голуби встрепенулись разом, от их перьев отражался свет вывески, они практически бились о стекло, и я сказала – но наверное, не вслух: «О’кей, я принимаю».

Уилл спустился с Антресоли, посвистывая, и остановился сгрузить в баре последний комплект бокалов. У нас с Ником в баре остался всего один гость, Лайза Филипс, которая словно бы застряла на грани между слезами и смехом. Задним числом думается, Нику не следовало позволять ей выпить шесть бокалов вина, но она славилась огромными чаевыми и она только что узнала, что от нее уходит муж.

– Если не позволим ей пить сегодня здесь, какая от нас вообще польза? Она сюда пришла, потому что тут безопасно, – сказал Ник, кода я предложила ее окоротить. Поэтому я наблюдала: расфокусированный взгляд, безвольно приоткрытый рот, даже скулы как будто обмякли.

– А, Лайза, – сказал мне Уилл. – Кто будет загружать ее в такси?

– Думаю, черед Ника. Но ведь правда грустно. Он ушел к новой пассии, а она… вроде как моих лет. Лайза даже видеть меня не может.

– Ага, вечно все вертится вокруг тебя.

– Эй!

– Шучу. – Он поднял руки.