Читать книгу "Судьба венценосных братьев. Дневники Великого Князя Константина Константиновича - Михаил Вострышев"

Во все времена особое внимание привлекают запрещенные литературные произведения. Не разрешая печатать очередное сочинение Льва Толстого, царское правительство содействовало росту его популярности. Так случилось с написанной в начале 1880-х годов «Исповедью». Как и другие русские люди, раздобыв через знакомых ее текст, переписанный от руки, Константин Константинович жадно набросился на него. Рукопись заставила задуматься, слишком многое теперь не укладывалось в голове, и великий князь следом изучает другой памфлет Льва Толстого — «В чем моя вера?».

О своем потрясении этими запрещенными сочинениями Константин Константинович поделился с Александром III. Государь охладил пыл кузена, все расставив по своим местам: мысли графа вредны и опасны. И все ж великий князь продолжает восхищаться гениальным писателем.

На «Измайловских досугах» прочитали «Холстомера».

«Эта лошадиная психология привела меня в восхищение своей художественностью и выпуклостью» (28 марта 1886 г.).

Константин Константинович прочитал рассказ «Два старика».

«Это чтение вливает в душу столько чистых, светлых и отрадных впечатлений, на сердце становится как-то тепло и мягко» (5 сентября 1886 г.).

Вызвала интерес и повесть «Смерть Ивана Ильича». Правда, в первую очередь в ней привлек буфетчик — эпизодический персонаж. Наверное, оттого, что преданных слуг великий князь знал и понимал гораздо лучше, чем чиновников средней руки, каким был Иван Ильич.

«Начало мне нравится больше конца, даже в последних мелочах. В конце все как-то смутно. Я, наверное, не буду так умирать. Мне очень понравился Герасим» (24 сентября 1886 г.).

Тонкий ценитель музыки, Константин Константинович сразу почувствовал некую фальшь и прокламацию в повести «Крейцерова соната».

«Повесть возмутительна, художественности ни на грош, а одни рассуждения самого дикого и сумасбродного свойства» (29 ноября 1889 г.).

Несмотря на явное презрение, которое Лев Толстой выказывал августейшему семейству, великие князья не брезговали увлекаться его творчеством. Так, в домашнем театре Владимира Александровича поставили его пьесу «Плоды просвещения». На представление собрались многие члены Дома Романовых во главе с Александром III. Пьеса понравилась, «несмотря на некоторые карикатурные преувеличения» (19 апреля 1890 г.).

Побывал Константин Константинович и в императорском театре на другой пьесе писателя.

«Произведение, подобное «Власти тьмы», где изображается простой народ наш, остается, по моему мнению, мало понятным такому обществу, как виденное нами в ложе Малого театра. Я думаю, эти дамы и господа относятся к народу свысока и поражаются его грубостью, не постигая красоты души человека, как Аким. Я себе воображаю, что ближе чувствую народ» (30 октября 1895 г.).

Роман «Анна Каренина», вышедший в 1875–1877 годах, был прочитан великим князем лишь спустя двадцать лет после издания и не вызвал восторгов.

«Я дочитал до конца «Анну Каренину» и рад, что кончил. При всей необыкновенной наблюдательности Толстого и жизненности его описаний на меня неприятно, отталкивающим образом действуют его размышления и рассуждения о том, что недоступно разуму, а должно быть принимаемо на веру» (20 августа 1898 г.).

Неудивительна такая оценка одного из шедевров русской прозы, ведь каждое художественное произведение Константин Константинович примерял по себе, а здесь были выпячены с дурной стороны и гвардейские, и великосветские нравы, кроме того, в угоду человеческой психологии задевались догматы православной церкви. Особенно Константина Константиновича возмутили взгляды Льва Толстого в романе «Воскресение». Да и не могло быть по-другому: великий князь искренне верил во все постулаты православия и был крупным государственным чиновником. И все ж он сумел пересилить свое привычное мировоззрение и увидеть достоинства романа.

«Читаю «Воскресение». Какое чередование гениальных описаний, проникновения в человеческую душу, кощунства и прямо глупых умозаключений» (28 апреля 1900 г.).

«Кончил «Воскресение» Толстого. Рядом с невозможными парадоксами, с произвольным толкованием евангельских заповедей, с отрицательным взглядом на установившиеся порядки нашей жизни встречаются чудные высоконравственные мысли» (1 июля 1900 г.).

И все ж великий князь оставался великим князем, когда затрагивали честь царского трона и царского правительства.

«Бар[он] К. К. Буксгевен прислал мне нумер «Timesa»[116], в которой напечатано переведенное Чертковым письмо Льва Толстого по поводу нынешней войны. Прочел его и очень расстроился. Граф А. Толстой, когда из гениального писателя превращается в плохого мыслителя, имеет способность глубоко меня расстраивать. Часто вещает он неопровержимые истины, но вещает так, что как-то бессознательно чувствуешь его неправоту и вместе с тем не находишь возражений» (17 июля 1904 г.).

Когда Лев Толстой умер, Академия Наук на своем заседании постановила послать вдове телеграмму с изъявлением соболезнования и устроить публичное собрание с чтением об умершем гении докладов А. Ф. Кони и Д. Н. Овсянико-Куликовского. Константин Константинович в свою очередь предложил почтить память писателя вставанием и собрать особое совещание об увековечивании его памяти. По инициативе великого князя прошел вечер памяти Льва Толстого и на «Измайловских досугах».

После столь либеральной поддержки почившего отступника православные Троицкая и Почаевская лавры отказались печатать объявленные ранее сборники стихотворений Константина Константиновича, а великосветское общество с негодованием говорило о возмутительном вечере в Измайловском полку. Августейший поэт с горечью воскликнул: «Значит, я не имею права прочесть вслух несколько страниц из “Отрочества”?!»

Чехов, Максим Горький и другие

Среди русских прозаический произведений, за исключением Достоевского, Гончарова и Льва Толстого, Константин Константинович выделял лишь второстепенных писателей, интересовался главным образом историческими романами. В дневниках почти ни слова о чтении прозы Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Есть признание, что не знаком с творчеством Салтыкова-Щедрина. Великий князь искал в повестях и романах то же, что и в поэзии, — умиротворения, лирических героев. Поэтому ему пришлась по душе одна из самых добрых книг XIX века — «Соборяне» И. С. Лескова. (Добрая не по проблематике, а по мироощущению автора.)

«Это чтение мне как нельзя больше по душе. На других языках я не знаю ни одной книги, в которой бы, как во многих русских, было заключено столько непридуманного веселого смеха сквозь такие горькие и искренние слезы. Рассказ об этих простых, грубых, неученых, невоспитанных и даже слабоумных людях возвышает и умиляет душу, трогает и с жизнью мирит» (21 августа 1888 г.).

Великий князь редко обращает внимание на художественные достоинства и недостатки произведения, для него каждое — осколок жизни, и потому главное требование — изображать жизнь такой, какой она ему видится, возвышать ее, а не погребать в так называемых физиологических очерках, представляющих читателю социальные типы. Наверное, именно поэтому вызвала отвращение повесть Н. Г. Помяловского «Молотов»: