Читать книгу "Спасти СССР. Манифестация - Николай Феоктистов"

– Андрей… – произнес он терпеливо, но тут из дверей зала вышел Колмогоров.

Я качнул корпусом, обозначая свое намерение, и терпение Рукшина моментально испарилось.

– Стой, – прошипел он зло, а потом что-то быстро про себя решил и сказал уже гораздо спокойнее: – Пошли вместе.

Мы догнали академика в коридоре.

– Андрей Николаевич, – робко обратился Рукшин к его спине, – вас можно на минутку отвлечь?

– Да? – повернулся к нам Колмогоров, и его светло-голубые, как будто выгоревшие от времени глаза посмотрели куда-то между нами. Было видно, что мысли его витали где-то далеко.

Я испытал восторженный трепет, схожий с религиозным. Подумать только: вот, на расстоянии пары метров, под ненадежным прикрытием тонкой лобной кости, прямо сейчас, при мне, работает один из самых совершенных разумов за всю историю человечества! Исполин, титан, универсальный гений – все эти истершиеся и обесцененные от частого употребления ярлычки лишь в малой степени отражали величие этого невысокого пожилого человека в скромном поношенном костюме.

Я старательно впитывал впечатление: светлолиц и седовлас; высокие скулы, нос с горбинкой и чуть восточный разрез глаз – ничего русского. Типаж напоминал верхневолжские народы. Чуваш? Черемис? Мокша?

«Хотя какая разница? – чуть мотнул головой, отгоняя дурную мысль, – ни таблица умножения, ни формула Эйлера не имеют национальности».

– Андрей Николаевич, – начал тем временем объясняться Рукшин, – вот молодой человек из девятого класса настойчиво требует, чтобы ему разрешили участвовать в олимпиаде с десятиклассниками.

– И в чем проблема? – Колмогоров чуть склонил голову к правому плечу и мягко мне улыбнулся.

Рукшин смешался, и в голос его пробились жалобные нотки:

– Пусть идет последовательно. Он уменьшает шансы ленинградской команды…

Колмогоров несколько секунд пристально его разглядывал, потом перенес свое внимание на меня:

– Вас как зовут, молодой человек?

– Соколов. Андрей Соколов, – вытянулся я.

– Дерзайте, Андрей. – Он провел ладонью по седым волосам, приглаживая непокорные пряди, а затем сложил ладони лодочкой, словно пытаясь напоить меня важной мыслью. – Если чувствуете силы – обязательно дерзайте. Математика – наука молодых. Иначе и не может быть. Это такая гимнастика ума, для которой нужны вся гибкость и вся выносливость молодости. Успевайте, Андрей, делать то, что вам сейчас по силам, потом может стать поздно.

Я слушал неразборчивый, временами будто мяукающий голос, смотрел на охваченные мелким тремором пальцы и видел первые признаки той болезни, что уже скоро явно схватит его за горло.

Чтобы ответить, мне пришлось прокашляться:

– Спасибо большое, Андрей Николаевич.

Он еще раз легко улыбнулся и зашагал по коридору дальше, а мы остались, глядя ему вслед, Рукшин – растерянно, а я – задумчиво.

Но ушел Колмогоров недалеко. Сначала шаги его замедлились, потом он и вовсе остановился. Наклонил голову вперед, словно что-то припоминая, потом повернулся:

– Соколов? Из Ленинграда? – оценивающе оглядел меня.

– Да…

– Это не вы к Гельфанду заходили? С гипотезой?

– Я… – Мне захотелось шаркнуть ножкой, но удалось себя пересилить.

Неожиданно Колмогоров запрокинул голову к потолку и тонко захихикал, прихлопывая себя ладонью по бедру. Затем, успокоившись, пошел, наступая, на меня.

– Да что вы тут вообще делаете? – с прищуром нацелил он на меня указательный палец. – Зачем здесь свое драгоценное время теряете, Андрей?

– Готовлюсь защищать честь страны! – И голос мой снизился до просящего: – Только один раз, Андрей Николаевич… Обещаю, что в следующем году я в олимпиаде участия принимать не буду!

Рукшин диковато покосился на меня, но промолчал.

Тут из-за угла торопливым колобком выкатил замминистра и клещом вцепился в Колмогорова:

– Андрей Николаевич, вот вы где! Позвольте, провожу вас в кабинет к директору, там оргкомитет собрался, вас ждут. А вы, молодые люди, поторопитесь, автобусы на экскурсию сейчас отойдут, опоздаете, – и он увлек Колмогорова в сторону лифта.

Мрачный Рукшин молча развернулся в сторону вестибюля, я пристроился за ним.

– Андрей, – полетело мне в спину. Я развернулся и встретился глазами с Колмогоровым, – не теряйте времени. Его у вас на самом деле совсем немного. Вот уж поверьте мне.

Я помедлил, а потом с почтением склонил голову:

– Увы, я это понимаю.

Пятница 14 апреля 1978 года, утро

Ташкент, Политехнический институт

После утренней пробежки голова была свежей, и позавтракал я специально неплотно. Впрочем, таким умным я оказался не один: на удивление многие олимпиадники не забывали о разминках.

Да, сегодня и завтра нам понадобятся все наши интеллектуальные возможности, чтобы быть в состязании в числе первых. Конкуренции, впрочем, не чувствовалось – отношения оставались дружелюбными.

Я выбрал стол у громадного окна, положил перед собой стопочку пока еще девственно чистых листов. Собрался и поднял взгляд на текст первой задачи:

«На белой сфере двенадцать процентов площади поверхности закрашено в черный цвет. Докажите, что существует вписанный в сферу прямоугольный параллелепипед, все вершины которого находятся в белых точках».

– Так-с, – многозначительно прокряхтел мой внутренний голос и повторил с натугой: – Так-с… Чем задача звучит проще, тем она сложней?

Перед глазами возник образ белого шара, безликий и абстрактный. Мысленно толкнул его, и он, ускоряясь, завращался вокруг оси. Я на миг расслабился, наблюдая, и подсознание тут же начало свои игрища: поверхность шара подернулась неровной колеблющейся дымкой, потом поплыла разводами… Строгий объект быстро превращался в светло-туманное облачко, точно молочная капля, упавшая в кофе.

«Кофе, – уцепился я за образ, – черный! Стоять-бояться!»

Шар испуганно замер, деформировавшись в торможении, а затем торжественно вернулся в идеальную форму. Я придирчиво проверил – идеал как он есть, но уже далеко не безликий: в поверхность его теперь были впаяны антрацитово-черные пятна, словно кто-то погонял им в футбол на угольном складе.

«Мяч», – мысленно потискал я его, оценивая упругость, а затем, повинуясь интуиции, решительно рассек на две половины и вложил получившиеся полусферы друг в друга.

«И?.. – с недоумением посмотрел я на результат своих манипуляций. Внимание мое на миг уплыло, и полусферы начали опалесцировать. Память выстрелила цепочкой ассоциаций: – Эффект Тиндаля, рассеянье Рэлея, и вот почему мы видим небо голубым…»

Чернота пятен начала решительно просвечивать сквозь белизну, разводнившуюся, словно молоко у недобросовестного продавца.