Читать книгу "В министерстве двора. Воспоминания - Василий Кривенко"

Глядя на суетившегося Воейкова, размахивавшего мягкими-мягкими кистями рук, опытные петербургские служаки установили недолговечность игнатьевского министерства и нисколько не были удивлены, когда в докладной день по Министерству внутренних дел в министерский вагон гатчинского поезда секретарь Романченко сопровождал не улыбающегося, раскланивающегося гр. Игнатьева, а застывшую, с холодным взором фигуру гр. Д. А. Толстого, казалось, так глубоко провалившегося в последние годы царствования Александра II. Победоносцев купно с Катковым откопали его, заморившего зеленую молодежь псевдоклассической системой, обратившего русскую школу вместо светлого, привлекательного приюта, каким она должна быть, в своего рода инквизиционное учреждение, откуда огромному большинству детей и юношей хотелось бежать и бежать. Катков и Победоносцев нашли в нем именно то, что искали, а именно человека, взявшего на себя обязанность подтянуть и связать уже не школьников, а всю Россию поголовно.

Иван Александрович Всеволожской, директор императорских театров[182] и вместе [с тем] талантливый карикатурист в одном из своих набросков интересно изобразил внутреннее политическое положение России. По бурному морю носится лодка с надписью на носу «Россия», на руле стоит Победоносцев в адмиральском[183] сюртуке с архиерейской митрой на голове, на веслах сидят Толстой, Катков и Делянов. Первые два гребут, напрягая видимо все силы, обливаются потом, третий — лукавый раб — украдкой оглянулся и, заметив, что взор рулевого блуждает в пространстве, еле-еле болтает веслом.

Плавание России при Александре III происходило без всякого влияния на политический руль царицы или кого-либо из членов императорской фамилии, а тем паче приближенных придворных. Политику во всем ее объеме в первую половину царствования делала команда победоносцевской лодки «Россия»; затем стал вырастать новый большой деятель — Сергей Юльевич Витте[184].

Кто был наиболее приближенное лицо к Александру III? На этот вопрос трудно ответить. В смысле приятельских отношений, по отзывам дворцовых хроникеров, царь особенно отличал гр. Воронцова-Дашкова, кн. Вл. Серг. Оболенского, Влад. Алекс. Шереметева, кн. Вл. Анат. Барятинского, гр. С. Дм. Шереметева. Из всех этих лиц один гр. Воронцов занимал положение государственного сановника. Кн. Оболенский исполнял парадную, но по существу дела скромную должность гофмаршала, кн. Барятинский заведовал императорской охотой, а гр. С. Д. Шереметев совмещал должность московского предводителя дворянства с заведованием придворной капеллой.

Как из личных отношений с ними, так и по отзывам сослуживцев, я вынес впечатление об их истинной порядочности, милом добродушии, готовности оказать услугу и отвращении к интригам. Случалось, пробегала между ними черная кошка в виде какой-либо особы не из их числа, но то, что принято называть «придворными интригами» совершенно было чуждо этой группе наиболее близких к царской семье лиц. По моему убеждению, двор Александра III держал себя корректно, не замечалось попыток, так укоренившихся впоследствии, вмешательства в политическую жизнь государства.

Интимно-приятельский кружок был совершенно обособлен от активных государственных деятелей; даже Рихтер и Черевин не считались своими в этой семейной среде, сгруппировавшейся еще задолго до вступления на престол Александра III. Наиболее приближенный, друг царя гр. Воронцов, по собственному его признанию, не мог иметь влияние на ход государственных дел вне своего ведомства, где ему предоставлялось быть полным, бесконтрольным хозяином. Многое в нашей внутренней политике коробило его, человека с западноевропейским умственным кругозором, но он пришел к заключению, что все его старания приоткрыть перед царем завесу, закрывавшую картину общественного настроения, пропадали попусту; во дворце для постановки на сцену политических пьес был специально ангажированный режиссер — Победоносцев, ему доверяли, как пифии, он изрекал директивы, от которых страшились отходить.

Быть может, гр. Воронцов не мог оказать заметного влияния на ход событий по своему характеру, лишенному боевых элементов политического руководителя. При вполне определенно установившейся самостоятельности он избегал борьбы, избегал не из боязни опасности, а по какой[-то] прирожденной конфузливости.

От поры до времени, впрочем, гр. Воронцов выходил из пассивного политического положения, выступал с активным протестом. Так случилось, например, по поводу законопроекта об организации земских начальников. Он нашумел тогда очень обстоятельной запиской, о которой я уже упоминал. Голос его, вместе со многими другими, не убедил царя. Представление министра внутренних дел получило санкцию.

Мне не случалось встречаться с черствым гр. Дм. А. Толстым, но его заместителя, благодушного Ивана Николаевича Дурново [я] видел довольно часто у Воронцова. Бывший артиллерийский офицер, а потом помещик, предводитель дворянства, он сроднился с традициями старого барина, не отличал, по-видимому, суда от административной расправы, руководился больше обычаями и «взглядами», а не законом, стоял за то, что народ необходимо подтянуть, но не прочь был и помазать по губам в виде оказания какой-либо «милости».

Дм. А. Толстого нельзя было причислить к выдающимся государственным деятелям, но у него выкристаллизовались определенные планы спасения на свой лад и молодого русского поколения, и всей России вообще. В проведении усвоенной им системы, как учебной, так и внутреннего управления страной, он проявлял суровую, неослабную настойчивость. Он представлял собою воплощение жестокого теоретика, убежденного, что сам народ не знает своих истинных потребностей, не может судить, что для него полезно, что вредно, а вот он, Дмитрий Андреевич, додумался до изобретения спасительных рецептов, правда, не без помощи Каткова и Победоносцева, но в своей собственной редакции. И этого страшного, воистину страшного упрямца заместил покладливый, уживчивый, обязательный, любезный, заботливый почетный опекун Иван Николаевич Дурново.