Читать книгу "Питерская принцесса - Елена Колина"

– Я с тобой уйду, и Антон тоже уйдет, – тихонечко забалтывала она Соню, – пойдем к тебе, поиграем во что-нибудь. Дом большой, мы их и не услышим! Идем, малыш, ты же любишь с Антоном играть!

Отгородившийся от скандала Наташиным журналом «Космополитен», Антон радостно дернулся к Нине.

– Я не уйду, тетя Нина! – ответила Соня с Бобиной упрямой интонацией, такими же ласковыми толчками возвращая себя и Нину на прежнее место.

Нерешительно покачавшись в дверях, Антон спросил у Нины:

– Можно, я уйду?

Нина пожала плечами, но не сказала «да». И он, обреченно вздохнув, опять уселся рядом с ней со своим журналом и принялся шептать:

– Нина, поехали домой, они без нас разберутся. Поехали...

– Бабушка, а почему ты сейчас маму совсем не жалеешь? – вызывающе спросила Соня. – Она ведь ничего не сделала плохого...

– Ты что сказала, малыш? – удивленно пробасил Любинский, играя глазами, бровями, губами, как усталый клоун. – Бабушка очень хорошо относится к маме, мы все друг друга любим...

Как положено между близкими друзьями, Любинские по-родственному любили маленькую Наташу, Алешину дочку, и очень жалели Наташу-сиротку. А вот Наташу-невестку не полюбили. Они были так счастливы, что Боба «нашелся», никак не могли взять верный тон с этим новым Бобой, что побаивались сердиться на сына даже в душе. Боба нашелся вместе с беременной Наташей. Так вот, Наташу они не простят, ни за что! Посудите сами, как могла своя, родная девочка не прийти к ним, не шепнуть: «Не сходите с ума, тетя Зина, не волнуйтесь, дядя Володя, Боба жив-здоров, только вы уж меня не выдавайте!» А они-то, старые дураки, звонили ей, беспокоились, как там Наташа, Алешина дочка, в гости приглашали. Наташа к ним приходила, сидела и смотрела, как Зина плакала. И тихо так, в обычной своей ангельской манере, говорила: «Не беспокойтесь, тетя Зина!» Это какой же надо быть неискренней, неблагодарной, жестокой! Змея! Какая гнусная скрытность, какая под милотой обнаружилась подлость! Как можно Наташу простить?

Володя Любинский стал за глаза называть Наташу обидно – геротэнэ, или сокращенно Гера. Такое у них с Зиной имелось семейное словцо для неприятных особ женского пола. Всем знакомым Любинский так и говорил – наш Боба живет с геротэнэ, Герой.

Боба с Наташей никуда вдвоем не ходили, ни в театр, ни в кино. Сначала от всех прятались, затем Наташе тяжело было с большим животом, а после Соня родилась... Впервые вместе пошли в БДТ, когда Соне было около года. В зеленом бархатном фойе какой-то лысый дядечка, махнув Бобе рукой, принялся пробираться к ним от противоположной стены.

– Кто это? – спросила Наташа на ухо Бобе.

– Не помню, как зовут. С отцом вместе работает, – так же тихо ответил Боба.

Лысый наконец добрался до них, расплылся в улыбке. Есть же такие люди, которым нравится в театрах знакомых встречать!

– Гера, здравствуйте, приятно познакомиться! Так много хорошего о вас от Владимира Борисовича слышал!

Ему очень хотелось быть вежливым и сделать что-нибудь приятное этой красивой девушке.

Словечко старших Любинских «Гера» – гадкая, противная, чужая – было хорошо знакомо Наташе с детских лет. «Я – Гера», – подумала Наташа. И вежливо улыбнулась лысому дядечке.

– Наташенька, возьми себя в руки! Рита права, не может быть, что случайная встреча выльется во что-то серьезное, – неуверенно, то ли в своем утешении, то ли в ласковом «Наташенька», пробормотала Зина. – У Бобы дела, бизнес, дом, наконец! Столько сил стоило все это создать, добиться...

Уверенно уже произнесла Зинаида Яковлевна, с полной внутренней убежденностью. И тут же вдруг поняла, ясно увидела – именно бросит. Ей ли не знать, как любят всю жизнь... Она бы и сама по первому зову бросила все! По первому зову одного, самого лучшего на свете человека, бросила все... кроме Гарика, пожалуй. А Гарика они могли бы взять с собой... Тьфу, какие глупости лезут в голову на шестидесятом году жизни!

– В любом случае у него есть обязательства перед нами, – Аллочка смущенно поправилась, – то есть перед тобой и ребенком... а у тебя все права как у жены.

– Да уж, ты научишь, – неожиданно переменила фронт Зинаида Яковлевна, – ты у нас лучше всех знаешь, как за чужое бороться! Дедово наследство...

– Ах, Зина! – сморщился Владимир Борисович. – Я уйду, не могу это слушать! – Он был так полон щемящей, как порез, нежностью к Принцессе, к Юре с Аней, к тому, что жизнь прошла, а ведь они... ну как там – «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли», – что, казалось, и вовсе уже ничего не испытывал, кроме машинального желания остаться все же людьми... – Я не позволю!

Сергей Иванович Раевский умер в 1990 году, семидесяти восьми лет. Умер, как трогательно говорили на похоронах, «за письменным столом». Было это, конечно, поэтичным преувеличением, скончался он в собственной постели в присутствии Аллочки и двух врачей «скорой помощи», но работал действительно до последнего дня. Наследство члена-корреспондента Академии наук было такое – большая квартира, дача и деньги на сберкнижке. Все было поделено между Аллочкой и сыном. Деньги Аллочке, квартиру тоже Аллочке, дачу – пополам. С деньгами Сергея Ивановича, что лежали на книжке, случилось то же, что и со всеми деньгами на всех книжках, а свою половину дачи Аллочка быстро и глупо продала. Быстро – потому что не желала вступать в переговоры с Юрием Сергеевичем, глупо – потому что тайком, дешево. Дальше следовала постыдная часть Аллочкиной биографии, о которой она предпочитала не вспоминать. Деньги за дачу вложила через Бобину голову, и неудачно – в акции «МММ».

– В квартире Сергея Ивановича я была прописана, – оправдывалась Аллочка, жалобно дрожа губками, – а дача... а деньги... мне нехорошо, сердце...

Нина, словно паж стоящая у Наташиного изголовья с пузырьком валерьянки наготове, бросилась к Аллочке и сунула ей рюмку.

– В квартире Берты Семеновны, – жестко поправила Зина. – А деньги ты расфуфыкала. Чужие. Ты и Раевским про смерть Деда после похорон сообщила, боялась, что за наследством прилетят.

– Ах, ну какое там наследство! – понурилась Аллочка.

Богатство всегда обходило ее стороной! А теперь Боба их бросит, и что тогда? Уж она-то хорошо знает жизнь, детей-то любят, только пока они перед глазами... Боба будет давать на Соню все меньше и меньше, а Наташе и вовсе ждать нечего... Аллочка прикинула – жить она сможет в своей квартире, тем более что пару лет назад она умненько выпросила у Бобы «на маленький ремонтик»... Но НА ЧТО жить?! Не по бутикам бегать, а на что она будет элементарно питаться?!

– Я пойду к ним постучусь! – решилась Аллочка, глядя на дочь как человек, по своей воле идущий на амбразуры. – Просто пойду как ни в чем не бывало и позову их пить чай! Уедет, мрачно думала она. Кому, как не ей, знать, каково дочери с Бобой...

* * *

Наверху Боба с Машей старательно делали вид, что ссорятся. И обоим это было невыразимо приятно.

– А что же ты, Бобочка, не читаешь мне свои стихи? Или хотя бы Мандельштама, Ходасевича, Кузмина? — шипела Маша. — У тебя здесь нет ни одной книжки! Книгами торгуешь, а сам читать разучился?! Сейчас возьму и защипаю тебя!