Читать книгу "Калиостро - Елена Морозова"

Моранд напечатал в своей газете один из пасквильных стишков, высмеивавших шарлатана Калиостро:

Кто он такой — слуга иль господин, Купец иль гранд — то знает Бог один. Друг лорда N*** и M*** приятель он, Под именем чужим — теперь масон. Сын кривды, да под ним земля горит, «Я сын природы, — он вам говорит, — Смотрите, я невинный Ахарат, Я Феникс, Анн, маркиз я де Гарат, Я милосерд, хочу добро творить, Я золото умею растворить, Всех исцелю своим я Бальзамо, И наконец, я — чистое дерьмо»[64].

Но, как любая сенсация, история Бальзамо-Калиостро постепенно приелась читателям, и Моранд, которому никто не мог отказать в уме, немедленно извинился перед публикой, что слишком долго досаждал ей столь ничтожной личностью.

Злоязыкий журналист достиг своей цели: печальная известность Калиостро поползла вверх, а доверие к его магическим, пророческим и прочим способностям — вниз. Поэтому, пока Калиостро, продолжавший делать хорошую мину при плохой игре, надеялся отыграться на любимом масонском поле, оказалось, что время его ушло. На его заметку в «Морнинг геральд», написанную с употреблением масонского языка цифр и обращенную ко всем братьям с призывом собраться и заложить камень в строительство храма истинного масонства, не откликнулся никто. Любопытно: местом сбора Калиостро назначил трактир того самого О’Рейли, который в свое время вытащил его из тюрьмы; но даже привлекательное место не помогло. Калиостро осознал, что его переиграли. Решив приободрить приятеля, беспокойный лорд Гордон уговорил графа написать очередное письмо, точнее, воззвание, обращенное к английскому народу, дабы опровергнуть возведенную на него клевету. Подзаголовок письма гласил: «Ответ на насмешки, опубликованные господином де Морандом, редактором “Курье де л’Эроп”»:

«Английский народ! Выслушай меня. Я человек. Я вправе требовать твоего правосудия: я несчастен; я имею право на твою защиту. Не стану отрицать, было время, когда в твоей столице меня подвергли ужасным гонениям; но былые несчастья нисколько не изменили моей искренней любви к тебе, чувств, кои привели меня и доставили к вам. Поведение мое, быть может опрометчивое с виду, станет для будущих поколений свидетельством моего безграничного доверия к народу-законодателю, который по справедливости гордится своей свободой.

Мне думается, англичане — единственный народ, никогда не преклонявший колен перед идолом власти. Меня изгнали из Франции; изгнание прославило меня и открыло передо мной весь мир. Я решил отправиться в Англию, и Лондон стал моим убежищем. Сегодня я снова гоним, меня опять преследуют враги, более могущественные и более яростные, чем прежде. Но я не раскаялся в своем выборе. Пусть враги пятнают мою честь, здесь я имею право выступить в ее защиту. Пусть они угрожают моей свободе, здесь нет Бастилии. Злобные и мерзкие клеветники, вас подкупили, и вы оклеветали меня; но вы не заставите меня усомниться в справедливости английских законов…»

Воспев систему английского правосудия, вмешательство коего в его дела всегда оказывалось плачевным, Калиостро принялся всячески отрицать, что имеет хоть что-то общее с Джузеппе Бальзамо:

«Это не я под именем Бальзамо был гнусным образом изгнан из Парижа в 1772 году! Это не мою жену под именем Лоренцы Феличиани заточили в Сент-Пелажи! […] Нет ни единой записи ни в полицейском журнале, ни в дознании, ни в расследовании, где было бы доказано, что я — это Бальзамо! Я не Бальзамо, и я это утверждаю!»

Высказав при содействии лорда Гордона возмущение гнусным обвинением, он приступил к бичеванию Моранда, завершив пассаж величественным прощением борзописца и поручая отмщение Верховному Существу:

«Не стану более говорить о низких поступках этого отщепенца, претендующего на звание писателя; его выкинули из Франции и не признали в Англии; но мерзкое перо его, к несчастию, стало известно в Европе. Он может продолжать оскорблять меня, я не стану призывать на его голову кары законов, ибо у несчастного есть жена и вдобавок он является отцом шестерых детей. Если я захочу, я разорю его; но я не хочу стать причиной его разорения, кое повлечет за собой разорение его семьи […] Я возлагаю отмщение на Того, Кто не заставит детей отвечать за преступления их отца. Моя вера в Верховное Существо непоколебима. Я всегда верил в Его справедливый суд, который рано или поздно настигает каждого, а для неправедных он кончается плохо…»

И Калиостро напоминал о четырнадцати неправедных обвинителях и судьях, которых после дела, начатого четой Скотт, постигли всевозможные несчастья:

«И пусть ужасный пример, что я вам привел, подтолкнет их к раскаянию, и тогда мне не придется оплакивать их участь! Пусть они признают свои ошибки и сами вручат себя в руки правосудия, и я дарую им свое благословение!

Враги мои полагают, что я угнетен, подавлен… Пусть знают, время испытаний закончится и, как бы они ни ярились, я вернусь с гордо поднятой головой. Несчастные, они не видят, что тучи над их головой уже сгустились и скоро из них вырвется разящая молния…»8

Письмо не навлекло на головы недругов Калиостро ни грома, ни молнии, а лишь приумножило их число. Скорее даже не недругов, а насмешников и равнодушных, коих магистр страшился больше, чем Бастилии. Насмешники рисовали карикатуры, а равнодушные не намеревались вступать в египетские масоны и не просили обучить их изготовлению золота. Перед графом замаячил призрак Джузеппе Бальзамо — безвестного мошенника с книгой Пьемонтезе под мышкой, жившего под дамокловым мечом закона. Наверное, именно поэтому он и ненавидел Бальзамо, не хотел вновь оказаться на его месте. Увы, будь он трижды чародеем — на его месте он все равно бы не оказался, ибо во времена Бальзамо он был молод и впереди была цель: вырваться из когтей бедности и безвестности. Нынешний Калиостро привык швырять деньгами и с удовольствием нес бремя славы.

Пытаясь закрепиться в Лондоне, Калиостро заключил деловой союз с выдающимся театральным художником, уроженцем Страсбурга Филиппом Жаком де Лутербургом. Прославленный оформитель спектаклей в театре «Друри-Лейн», создатель «Эйдофузикона», театра изобразительных и звуковых эффектов, где благодаря изобретательной подсветке и использованию механических автоматов оживали не только герои пьесы, но и окружавшие их декорации природы, Лутербург числился членом масонской ложи и страстно увлекался алхимией. Обычно магистр сторонился людей искусства и даже позволял себе пренебрежительные высказывания в их адрес, но сейчас блюсти принципы времени не оставалось. К тому же предполагают, что их отношения начались уже в Страсбурге, где они познакомились на одном из собраний масонской ложи Объединенных друзей (Amis reunis). Возможно, Калиостро хотел использовать (использовал) таланты Лутербурга для создания оптических иллюзий во время сеансов духовидения, а художник надеялся узнать кое-какие секреты Великого делания. Секретов Лутербург не узнал, тем не менее по просьбе Калиостро создал восемь аллегорических картин на тему инициации кандидаток адоптивной ложи Египетского масонства9. Однако учредить в Лондоне Египетскую ложу не удалось, картины в конце концов заняли свое место в музее, а в начале апреля Калиостро тихо, никого не предупредив, бежал из Англии в Швейцарию.