Читать книгу "Никогда не говори, что умрешь - Джон Ричардсон"

— На переднем крае крыла образуется лёд.

Больше он не сказал ни слова, продолжив свою неистовую проверку.

— Разве ветер не сдувает этот лёд?

— Послушай! — заорал он с примесью страха и раздражения. — Нет! Он его не сдувает. Наоборот слой становится всё больше и больше. Он изменит форму крыльев, а потом мы потеряем аэродинамическую стабильность!

— И что это значит?

— Мы будем больше походить на булыжник чем на самолёт!

Тяжёлые облака приблизились к нам, возможно, футов на 150, и внизу мы отчётливо увидели огни взлётно-посадочной полосы. Старая заснеженная Германия снова приветствовала нас. Множество пожарных машин, непрестанно следовавших за нами, отъехали сразу после нашего приземления. Алан всё ещё спал. А я тихо кипятился от зависти.

В итоге я отказался от полётов, так же как и Терри Даун, боксёр, чемпион мира в среднем весе. Как-то раз он сказал: «Я могу немного плавать, но не могу пролететь и дюйма». Во всяком случае, я не пытался бередить эту тему, а, лишь насколько это возможно, делал свою работу. Но мне хотелось бы пожелать, чтобы нашлось лучшее название подобным ситуациям, которые происходят с нами, бедными воздушными путешественниками, чтобы мы почувствовали себя немного лучше в наших злоключениях. Размышляя над понятием «аэрофобия», я пришёл к выводу, что его следует принять во внимание на официальном уровне. У нас же тоже есть права, как вы знаете.

Обстоятельства невольно сложились сами по себе во время моего полёта в Ниццу. Мы только что закончили выступление по телевидению в Париже, и нам тем же вечером нужно было лететь на другое шоу. Когда мы поднялись в воздух, Роджер сказал, что мы долетим быстрее, если поднимемся выше. Там воздух тоньше, соответственно скорость увеличится. Я не слушал остальную часть обращения, где говорилось о кислородных масках. Я погрузился в думы о разреженном воздухе и пытался себе представить, как бы это могло выглядеть.

И вот что случилось потом. Так как мы находились на высоте, где меньше воздуха, ребята по необходимости дышали через кислородные маски, а потом клали их на места. Я подумал, что это неправильно. Нам нужно их надеть, а не делать глоток и класть обратно. Я заранее надел маску и стал делать глубокие вдохи, думая, что поступаю правильно, и это всего лишь вопрос времени, когда они все последуют моему примеру и наденут маски. Помимо всего, мне нравился вид военного пилота-героя, на которого, как я считал, был похож.

Очень скоро я почувствовал дискомфорт. Мне показалось, что вес моего тела увеличился, и в груди появилась какая-то тяжесть. По ошибке я подумал, что недополучил необходимого количества кислорода, из-за чего начал глотать ещё больше, полагая, что большие глотки кислорода улучшат моё состояние.

Не так, Ричардсон. Совсем не так.

Спустя некоторое время я почувствовал, что мои щёки стали провисать, и моя челюсть ощутила сильное напряжение. Больше, ещё больше глотков. Снова неправильно. Я вдыхал слишком много кислорода. Но об этом я узнал позже. Видите, пока я описываю эту дурацкую историю, вы бежите впереди меня. Худшее всё-таки впереди. Мои пальцы и руки начали непреднамеренно сгибаться вовнутрь, делая их похожими на деформированные когти. Очень странно. Сокращая эту длинную, жалостливую историю, скажу, что тогда я подумал, что умираю, и подготовил к своей смерти нашего менеджера Роя. Я сказал, что хочу лечь на пол, потому что умираю.

И вот я уже на полу, и все уставились на моё страдающее от идиотизма тело, а бедному Роджеру пришлось сделать вынужденную посадку в Монтпелиер. Я знал, что это был Монтпелиер, потому что услышал, как Алан, изучив навигационные диаграммы, отчаянно выкрикивает названия города. Я подумал: всегда он смотрит на эти диаграммы. Мне дали ещё больше кислорода, я же всё ещё лежу там. Ситуация усугубилась, и помню даже, как сказал Рою: «Скажи моей жене и детям, что я их люблю...»

Минутой позже мы приземлились. Вот, чёрт! Надеюсь, утром я надел чистые штаны. Меня повезли в больницу. Как только дверь нашего «Голубя» распахнулась, французские медработники одним ловким движением засунули меня в машину скорой помощи, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Помню только одно восклицание: «О la la! C’est John, le Cloune de les Rubettes». Я подумал: ну да, правильно, я — клоун. Ни один из нас не заболел. Что-то со мной не в порядке. Посмотрев результаты анализов главный врач сказал что-то, а Алан перевёл: «У тебя перебор кислорода в крови, старина».

Я быстро согрелся, да и идиотизм отступил. Я не умру такой дурацкой смертью во Франции. Стыдно сказать, что я сам себя убивал кислородом, создав такую суматоху.

Поблагодарив врачей, я побежал на кратковременную прогулку по периметру аэродрома с сумкой из коричневого хлопка на клоунской голове, прекрасно себя чувствуя, и в полной готовности продолжить наше путешествие, где порой приходится думать головой.

В качестве клоуна я прославился за свои причудливые выходки, особенно на телевидении. Дэниэль Гигберт — это французское подобие Глории Ханнифорд. В отличие от Глории, она была слишком занятой и всегда заставляла нас ждать перед выступлением. Как-то раз я предстал перед самовлюблённой телеведущей, когда та вела свою бесконечную беседу с другой погрузившейся в себя дамой, и стоя на четвереньках, стал лаять как собака, а потом в шутку ущипнул её за ногу и быстренько скрылся под звуки восторженных аплодисментов публики, заждавшейся нашего появления.

Она поклялась, что никогда не позволит нам снова появиться в её шоу. Но когда пришло время нашего следующего выступления, она сделала вид, что ничего не было. Но в тот раз, наверное, в качестве наказания, она вынудила нас ждать ещё больше. Тогда она брала интервью у антиквара, и на сцене стоял большой отделанный железом ларь, и они все болтали и болтали об этом дерьмовом ларе...

Алан выглянул из-за сцены, пытаясь закончить диалог, и поскольку общественность уже обнаружила Nation’s favourite chanteur (англ., фр. любимого национального певца), вопли усилились. Дэниэль, заметив Алана, саркастически сказала: «Теперь они прождут ещё дольше».

Поняв, что она сказала, я рассвирепел, потом прошёлся по сцене и под вспышки фотоаппаратов влез прямо в ларь. Публика одобрительно зашумела. Дэниэль совершенно не представляла, что со мной делать. Она изучающе смотрела на меня, как я, прикинувшись младенцем, сижу и сосу свой палец, издавая издевательские «гуу-гууууу». И вдруг в студии раздался громкий треск. Крюки, скреплявшие ларь, рассоединились, и он с грохотом развалился на множество частей прямо на полу сцены.

Я сразу же скрылся с места преступления и спрятался, потому что аудитория взорвалась бурным весельем. Определённо, с нами было покончено, по крайней мере, до тех пор, пока там была Дэниэль. С ларем тоже было покончено. Зато десять миллионов зрителей, увидевших кончину ларя, хорошенько развлеклись. Хотя иногда я представлял опасность своих выходок, тем не менее, чем больше я хулиганил, тем больше это нравилось общественности.

Совсем недавно, в мае 2006 г., я испытал самый скоротечный, но самый жуткий, и, надеюсь, последний опыт в самолёте. Во время наших туров мы избороздили всю Британию. На концертах мы пели Showaddywaddy и Sugar Baby Love. Мы дали около 40 концертов в театрах Англии, Уэльса и Шотландии. Алан предложил перемещаться в место назначения не на машине, а, сразу, не теряя времени, на его двухвинтовом самолёте. Мик, басист отказался от этого предложения и приезжал на каждый концерт самостоятельно. Но Марк и я решили принять предложение Алана.