Читать книгу "Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл"

– Все еще есть надежда, – возражал Йозеф, приходя в ужас от мысли о приезде семьи Беньямина. – Не хочу я, чтобы они видели сына в таком состоянии.

– Да уж всяко им лучше проститься с ним живым, а не мертвым.

– Пряничная крыша, – стенал Беньямин. – Отломите кусок.

– Еще льда, – проговорил Йозеф. – Подождем. Жар может скоро спасть.

Гудрун сжала губы.

– Хорошо.

Йозеф вернулся к кровати и увидел, что здоровый глаз у Беньямина открыт, зрачок движется, словно наблюдает за чем-то плавающим по комнате, но незримым для Йозефа. Растрескавшиеся распухшие губы юноши разомкнулись.

– Безумие. Кончено. Цветы. Сказка.

– Да, да. – Йозеф счел эти более-менее связные слова хорошим знаком. Он отметил, что пульс у Беньямина тоже успокоился. Если повезет, мальчишка все еще может выздороветь. А если нет, как сможет Йозеф нести ответственность за его смерть? И не разрушит ли это сделки с Лили? Он грузно присел. – Как же я виноват перед тобой за все это, Беньямин. Как мне это искупить? – Он на миг задумался, вспоминая их ночные разговоры в более счастливые времена, и добавил: – Когда тебе станет лучше, мы займемся твоим образованием. Жалко будет, если такой ум, как у тебя, пропадет впустую. – Беньямин не отозвался. Взгляд его теперь уперся во что-то на потолке. Глянув вверх, Йозеф увидел сотни бабочек, цеплявшихся за края чего-то вроде спешно натянутой пряжи. – Психе, – пробормотал доктор, надеясь, что их присутствие не есть знак скорого отбытия души.

Гудрун осталась дежурить первая. Наскоро поужинав, Йозеф уселся за стол, поглядывая на часы, и стал ждать, когда явится Лили. Незадолго до полуночи он снял портрет отца, отвернул его лицом к стене и, не без труда отложив все дела, позволил себе предаться фантазиям о радостях странствий в компании Лили. После Линца он предложит двигаться дальше на запад, в Мюнхен, или, быть может, – раз ее тянуло к альпийским видам, в Зальцбург. Он надеялся, что милое дитя не станет упорно дожидаться выздоровления Беньямина. Оценить, всерьез ли она к нему привязана, не удавалось. Йозеф сомневался в этом: времени прошло не так много. Разумеется, у нее перед юношей некий долг признательности – за то, что он спас ее у Башни дураков. Йозеф потер глаза и зевнул. Качественное образование будет более чем должным воздаянием за полученные раны. Увы, одно было ясно: Беньямин никогда не исцелится полностью. Рука у него совершенно разбита, нога сломана в трех местах и срастется, похоже, так, что станет короче, и в результате он будет хромать до конца жизни, а Фукс пока так и не осмотрел его поврежденный глаз. Йозеф понимал: каковы бы ни были увечья Беньямина, они станут ему вечным упреком, мелким, но неизбывным изъяном в счастье, которое наступит для него с Лили. Быть может, она со временем поймет, что даже человек старше ее все равно предпочтительнее калеки.

Он задремал и проснулся, упираясь лбом в пресс-папье. Сны у него были оживленные, поцелованные солнцем, теплые, наполненные весенними звуками: курлыканьем горлицы, зовом кукушки, гудением пчел, – а под всем этим возносился и опадал тихий голос. Звуки природы погасли вместе с грезой. А голос остался, хотя слов Йозеф по-прежнему разобрать не мог. Вот голос сделался громче – мелодией из нескольких нот он неумолимо влек его за собой по коридору, вверх по лестнице, по переходу, пока Йозеф не добрался до комнаты больного. Он толкнул дверь и увидел, что Гудрун спит в кресле у окна.

– Он уже отправился в лабиринты проулков.

Голос слышался довольно отчетливо, определялся легко: Лили. Йозеф шагнул ближе к постели – и отшатнулся. Двое лежали обнявшись. Дрожащими руками он откинул одеяло. Лили была почти нага, кожа испятнана кровью, сочившейся сквозь повязки Беньямина. От страдальческого вскрика Йозефа Гудрун пошевелилась, но не проснулась.

– Через несколько сотен ярдов он добрался до фонаря, где… – продолжала Лили. Йозеф схватил ее за руку, стащил с постели.

– Отпустите меня сейчас же! – крикнула она. – Мне надо быть с ним. Вы не понимаете, что ли? Он умрет, если я уйду.

– Вы его любите? – Йозеф в ярости уставился на нее.

– Мы столько вместе пережили, что теперь связаны навек.

– Но вы его любите?

– Да, – просто ответила она.

Йозеф сжал кулаки.

– А что же мы с вами? – Лицо у него потемнело. – Как же ваше обещание?

– Я сдержу слово. – Она пожала плечами. – Можете делать со мной что хотите. Я все выдержу. Только отвезите меня в Линц, чтобы я смогла…

– Выдержите? – Йозеф почувствовал, как кровь отливает у него от лица. То, что она предлагала, было хуже худшего. – Вы немедленно вернетесь к себе в комнату, – сказал он сквозь стиснутые зубы.

– Нет. – Лили вцепилась в кровать. Ему пришлось отрывать ее руки и волочь ее по коридору.

– Завтра я вас сдам в заведение. Пусть они там слушают ваши фантазии. И вашего вечного возлюбленного тоже пусть больница примет. Если выживет, он тут никогда больше работать не будет. – Втолкнув ее внутрь, он запер дверь. – Идите к черту, вы оба, вот что я скажу. – Он отвернулся, и рот ему перекосило, как от горького фрукта.

– Я буду с Беньямином, – сказала Лили голосом тихим, но решительным. Она шла от него прочь по коридору.

Йозеф уставился на дверь. Та по-прежнему была заперта. Вот ключ. Он распахнул ее – и побежал за Лили, схватил ее за руку и потянул назад, попытался втолкнуть в темневшее пространство. А когда она стала растворяться на пороге, он уже толкал воздух – и хлопнул дверью так, что содрогнулась вся стена. На этот раз ключ заскрежетал в замке. А Лили шла по коридору от него – и стала совсем маленькая, далеко. Йозеф побежал, гулко топая по полированному дереву, но каждый шаг лишь увеличивал разрыв, пока Лили стала не больше бледной тени, призрака, видения, существа лунного света.

Стук теперь был такой громкий и настойчивый, что Йозеф наконец оторвал голову от ладоней. Вернувшись из Гмундена с разбитым сердцем, он уже очень давно сидел за столом и почти не двигался. Он продрог до костей, ноги затекли от бездействия. Его окружали тарелки нетронутой еды, на полу тоже стояли подносы. Графин вина лежал на боку, и темная жидкость разлилась по его бумагам. Постанывая, Йозеф с усилием поднялся и поковылял открывать дверь.

– Я знаю, вы просили вас не беспокоить, но я вынуждена. – Гудрун помахала у него перед носом телеграммой. – Это вам, герр доктор Бройер. От вашей жены. Она будет дома еще до темноты. – Гудрун покраснела. – Я обычно не распечатываю чужую корреспонденцию, как вы понимаете, но в таких обстоятельствах… вы не разговариваете, не едите, на улицу не выходите… Сами не свой, сударь. – Она подождала ответа, искательно глядя ему в глаза.

– Вы все правильно сделали, – нерешительно ответил Йозеф. Глянул на тонкую бумажку. – Еще до темноты, говорите?

– Если не раньше. – Гудрун широко распахнула шторы, уголком фартука стерла с подоконника пыль и принялась складывать тарелки на согнутую руку, раздраженно прицокивая языком. – Хоть теперь-то все наладится. Как мне дом в порядок успеть привести, ума не приложу. Это важное было? – Она повесила отсыревшие бумаги сушиться на спинку кресла, небрежно обмахнула тряпкой модель внутреннего уха. – Так хоть получше будет.