Читать книгу "Дивертисмент братьев Лунио - Григорий Ряжский"

Я не ответил, я всё ещё прокручивал в голове только что услышанное. Выходило, что в первый раз, когда он меня к 12.00 на скамейку в сквер тот вызвал, я уже был им приговорённый. Ну правильно всё – ювелирку забрал, а все концы в воду. И если бы я потом не решил навестить Фонтанку свою и не напоролся там у себя на него же, то сейчас уже не был бы живой. И он, забирая меня из лагеря, уже заранее знал всё, что со мной сделает. И для этого выдернул оттуда же Мотю. И провёл обоих по амнистии, получается. И тот ехал нашим же поездом, и я его видел, это был он, вот почему мне пассажир тот знакомым почудился, с кульком который и спешил ещё.

Голова пухла от этой ужасающей новости, но ещё больше от нечеловеческой несправедливости, которая лишь по случайности не сотворилась.

– И ты... – начал я.

Но она уже подхватила сама:

– И я, когда ты представился сначала, что Гиршбаум, – а тот, со шрамом, Мотя который, про Гиршика сказал, – я и догадалась, что речь-то о тебе и шла, и ни о ком ещё. И приказ отец насчёт тебя давал свой.

– Как ты думаешь, почему он так поступил? – выговорил я и опрокинул в рот свой стопарь.

– Почему отменил? – уточнила она. Я кивнул. – Потому что решил меня тебе подставить, это лучше. Так он ещё и от меня избавляется с Машкой, в надёжные руки пристраивает. Ты ему, наверное, понравился, так что он решил тебя на мне проверить сначала, а уж потом убрать, если надо. Он такой, отец мой, он страшный человек, он всегда таким был, его мама ещё моя боялась, я помню.

– И? – я ждал того продолжения, про которое уже знал, что именно его сейчас услышу.

– И? И сказал мне, что не придёт ночевать и что я должна ему буду утром ответ дать, беру я тебя или не беру для жизни с собой.

– И? – я хотел слушать ещё, хотел услышать последний звук, последний удар.

– И? И я сказала. Он утром вернулся когда, то первым делом ко мне зашёл, разбудил и спрашивает, что, ну чего, мол, у вас там. Я говорю, что у нас с тобой всё отлично, и что ты мне нравишься, и что я согласна жить с тобой вместе. И заснула. А проснулась, когда вы с ним уже уехали сюда. Вот и вся история. Так что с тебя причитается, Гиршбаум-Лунио Григорий, муж-жених Юлии Маркеловой. А отец мой – убийца, и я хочу ему это сказать в лицо. Но только после того, как он сделает то, что обещал. Вот за этим мне нужно в Ленинград.

Я помолчал и налил себе ещё. И сказал ей:

– Я тебя не пущу туда, Юля. Я не хочу, чтобы ты ехала. Теперь это не только глупо, но ещё и опасно.

– Давай по последней, Гришенька, хлопнем и спать. А завтра видно будет, ехать или не ехать, – спокойно ответила Юля и влила в себя остатки водки. – И пойдём, я хочу, чтобы ты взял меня сейчас так, как будто это у нас с тобой в последний раз, ладно? – и засмеялась.

А я говорю ей:

– Ладно, согласен. Но только ты мне обещала сказать, если помнишь, где сейчас Машенькин отец. И кто он вообще? Мне бы хотелось быть в курсе.

– Вот отпустишь, вернусь обратно и расскажу, – ответила она тогда и ответом тем своим несколько ослабила мой тогдашний настрой, притупила, уж очень я был решительно против этого отъезда, даже сердце в первый раз у меня прихватило, не было раньше со мной такого никогда.

Короче, на другой день уехала моя молодая жена вечерним питерским поездом, не простившись с Машенькой. Сказала, я ненадолго, не скучай, и уплыла в неизвестность. А я остался на перроне и не знал, что мне делать. И защитить её хотелось, и Машку оставить было не с кем. Стоял дураком последним, но зато живым. Это потом я уже проварил всё как следует, не спеша, и понял, как мне с ней повезло ещё, с Юлькой этой Маркеловой. Такие вот дела, ребятки мои.

А через пару недель я отправление заказное получил. В нём свидетельство наше лежало о регистрации брака и письмо для меня. Я помню его и сейчас, слово в слово, вот что было в нём:

«Милый мой Гришенька, я пишу это письмо уже не из Ленинграда, как ты, вероятно, уже успел понять, глянув на штемпель. И здесь меня скоро не будет, я тут проездом. Где я окажусь дальше, боюсь, не знаю ещё сама, потому что сейчас меня заботит единственная цель – бежать как можно дальше от любого места, где меня знают, а особенно от Ленинграда, от моего отца.

Я плохая мать, Гриша, и я это знаю. Я никогда не любила Машку так, как следует любить своего ребёнка. Я неверная жена, то есть я, скорее всего, буду ею, и это я про себя тоже знаю наверняка, просто не могу не знать, учитывая всю мою предыдущую дурную и отвратительную жизнь. И сама я дурная, мне свойственны депрессии, уходы в себя, если так понятней, о чём я, у меня чудовищный и вспыльчивый характер, с которым я не борюсь и, главное, не желаю бороться. Я пью, и пью много, к этому я приучила себя ещё в Башкирии, когда была в эвакуации, где со мной произошло то, что произошло. У меня бывают запойные дни, и тогда я просто не владею собой, для меня не существует ничего, кроме водки и вина, и я знаю, что и ты, и дочь так же не будете существовать для меня в такие дни. Зная себя, предполагаю, что дни эти могут обратиться в месяцы, а что дальше – одному Богу известно. В которого, кстати говоря, я никогда не верила и никогда не поверю – иначе он не допустил бы того, что со мной случилось.

Я ещё молода, Гришенька, но иногда мне кажется, что я прожила не одну свою глупую, короткую и бездарную жизнь, а уже несколько, и я чувствую, как жутко я устала от них всех. Я даже от тебя уже начала уставать, мой дорогой и законный муж, хотя ты вёл себя каждый день так, как об этом может только мечтать любая нормальная женщина. Но не я.

Ты хороший, Гриша, ты очень хороший и благородный человек, я это знаю. Я смогла надёжно убедиться в этом, прожив с тобой это наше короткое общее время. Но поверь, что так не продлилось бы долго. Дальше началась бы совсем другая жизнь, и я не хотела бы, чтобы ты стал такой жизни свидетелем и участником. Я знаю, что поступаю нечестно, даже подло, я не могу этого не знать. И возможно, я так не поступила бы, а просто дождалась удобного момента и развела бы соединяющие нас мосты, отшвырнув в сторону всё хорошее. Это я о дочери своей, о Маше. Но я увидела, как ты её полюбил, и притворяться стало невозможно. Вы оба с ней в тысячу раз лучше меня, неврастенички, балды и бездарной последней дуры. Я не только глупая идиотка, я хуже, я просто вечная неприятность для нормальных людей, для здоровых, таких как ты. Тебя не сломили ни блокада, ни плен, ни лагерь. Ты радуешься жизни, какая она есть, и хочешь жить дальше, а я буду этому помехой. Но Машка, надеюсь, не будет. Вы подружитесь, я знаю. И всю жизнь сможете помогать друг другу и заботиться один о другом. Разве такое не стоит моего исчезновения, тем более когда я честно сказала в этом письме всё, что посчитала нужным сказать.

Искать меня не надо, не получится. Да и не стою я того, чтобы на меня тратили силы хорошие люди. У тебя есть дом и есть дочь, вот и живите. А я, если даст этот Бог, которому всё равно не верю, может, когда-нибудь и объявлюсь в вашей жизни.

Не будем загадывать, Гриша, всё равно не выйдет так, как загадываем.