Читать книгу "Тень воина - Александр Прозоров"

— Пойду…

Только во дворе, в тени дома, сараев и навесов, стало понятно, что на Сураву опускается ночь — вокруг было так темно, что приходилось ходить чуть ли не на ощупь. Людмила повернула в конюшню, подвела малышей к сваленному в углу сену, велела ложиться на брошенную поверх сухой травы попону:

— Смотрите не подеритесь ночью! — предупредила она детей, накрывая каждого отдельным тулупом. — Коли по нужде побежите, не забудьте, куда спать вертаться.

Середин ошарашенно оглянулся на избу, потом повернулся к детям.

— Вот, — выпрямилась женщина. — Давно ли я Одинца так же укладывала. А ныне уже — мужчина вырос. Может и вовсе не прийти, не спрашивается.

— А чего в дом-то не идем? — перебил ее ведун.

— Дык, последний день зимы сегодня, — напомнила Людмила. — С мертвого на живое всё меняется. Навий день. Духи предков сегодня в дома возвращаются. Смотрят, всё ли в порядке, как дети порядки и заветы их чтут. Я им и стол ужо накрыла. А живым сегодня в дома нельзя. Навки с собой в зиму унесут, враз застынешь до смерти.

— Где же тогда спать? Ныне даже сеновалов нет, пустые, лето на носу.

— Ну, кто где может, тот там и устраивается, — засмеялась хозяйка, взяла его за руку, повела к бане.

Олег собрался было напомнить про всякого рода банщиков и их сотоварищей, но Людмила зашла с другой стороны, указала на приставленную к чердачному окошку лестницу. Забралась вслед за ведуном.

Наверху было тесно, пахло перегноем. Олег ощутил под ногами толстый, рыхлый слой соломы, настеленной, должно быть, для тепла. Продвинулся чуть дальше и оказался на толстой попоне.

— Помню, в девках была, сколько раз над баней ночевала. Отец строгий был, до петухов не успела — зараз двери на засов. Ты там опасливей крутись, мед опрокинешь.

— Так ты и мед сюда принесла?

— Я же знала, где ввечеру укладываться придется. Там и хлеб должон лежать, и расстегаи с грибами.

— Нашел. — Олег отхлебнул немного, протянул ей на голос. — А Одинец сюда не явится?

— Кто же в его годы домой спать ходит? — хихикнула Людмила. — Нешто у девок сеновалов нет? Бери пирог… Нащупал?

Так, на ощупь, они допили мед, каким-то чудом не разлив по чердаку, поели пирогов.

— Еще хочешь? — спросила женщина. — Последний. Я больше не буду.

— Давай, — вытянул руку Середин, но вместо холодного теста ощутил пальцами нечто мягкое и горячее, обтянутое полотняной тканью. — Что это?

— Это не он, — с усмешкой ответила Людмила.

— Я посмотрю…

Олег придвинулся вперед, дотронулся губами до горячей кожи, понял, что попал на брови, и начал легкими прикосновениями спускаться вниз, пока не нашел горячие губы, прижался к ним. Людмила откинулась на спину, забросила руки за голову, подставляя поцелуям подбородок, шею. Ведун провел рукой вниз, чувствуя, как тело жадно прижимается к ней в ответ, нашел юбку, собрал ткань в горсть, нащупал раскаленную, как сам Хорс, ногу и так же медленно начал продвигаться по ней наверх, к самому главному сокровищу.

— А-а-а-а!!! — Вопль, исполненный неподдельного смертельного ужаса, заставил его дернуться вверх, больно удариться головой о стропила. — А-а-а…

— Электрическая сила… — Олег колебался всего секунду, потом отполз к окошку, спрыгнул вниз. Крик перешел в хрипы, и было понятно, что доносится он из-за частокола, со стороны ручья.

Навки не навки — ведун всё равно заскочил в дом, схватил пояс с саблей, застегнул, побежал по проулку, на ходу бормоча заговор на кошачий глаз. Ворота Суравы были заперты, но Середин, благо находился внутри, подпер плечом засов, скинул на землю, толкнул левую створку, кинулся вдоль забора к заводи.

Здесь, возле самого берега, лежала Всеслава, в высоко задранной нижней рубахе, босая, с растрепанными волосами и бледным, как мел, лицом. Олег упал рядом на колени, прижал пальцы к горлу, нащупывая пульс… Нет, ни малейшего биения…

Распухший, как надутый козий мех, утопленник распластался чуть дальше, лицом вниз. Кожаная безрукавка и штаны выдавали в нем степняка. Половца.

— Эх ты, девчонка, — закрыл Всеславе глаза ведун. — Дались тебе эти черевики и сарафан? Нешто не понимаешь, что просто так хороших вещей никто в траву не бросит.

У ворот показались яркие пятна факелов, повернули к ручью. Олег поднялся, провел ладонью по лицу, стряхивая наговор.

— Чего? Кто здесь? — первым, запыхавшись, показался Захар.

— Мавка признавалась, двух половцев в омут затащила, — ответил Середин. — Стало быть, больше опасаться некого. Вот только она, думаю, не одна ночью гуляла. Интересно, парень ее куда делся? Может, хоть для него обошлось?

Старший вытянул факел, освещая второе тело, поморщился:

— Скаженные, нигде от них покоя нет. Ни от живых, ни от дохлых. Ладно, его завтра закопаем, а Всеславу хорошо бы домой всё же отнести. Неча ей тут ночью… Проснулась, стало быть, мавка? Разбудили…

* * *

Одинец, с кругами под красными глазами, но довольный, как пригревшийся на солнышке змей, появился, когда Середин уже разжег горн и докрасна раскалил в нем один из недавно прокованных из криницы блинов

— Нагулялся, кот мартовский? — не удержался от комментария Олег. — Давай-ка, рубаху красивую сними, фартук надень да зубило возьми.

Ведун ухватил клещами блин, перекинул на наковальню:

— Вот здесь, по краю полосу отруби.

— Сделаем, дядя Олег…

От недавней раны у него теперь оставался только шрам, рука обросла мясом и работала не хуже, чем раньше. Да и сам парень за зиму заметно подрос, расширился в плечах. И вправду, как сказала Людмила, мужик. Пусть пока и безусый.

— Дядя Олег, — перехватив взгляд ведуна, спросил Одинец: — а когда мы снова на степняков пойдем? Скоро трава в степи поднимется, с собой ничего вести не нужно будет. После посевной время свободное появится…

— Никогда, — отрезал ведун, бросил блин на землю, а отрубленную полоску опустил на угли. — Иди лучше, меха покачай.

— Почему? — взялся за рукоять парень. — Вон как нынешней зимой славно сходили.

— И на кого ты идти собрался? Кто из степняков тебе зло причинил?

— Ну… — задумался Одинец, пожал плечами и повторил: — Дык, славно ведь зимой сходили, дядя Олег.

— Угу, — кивнул Середин. — Скажи уж прямо, понравилось, когда за пару месяцев сразу несколько коней, отару овец и груду рухляди заполучить можно.

— А разве плохо?

— Эх, мальчишка… Не понимаешь ты, что нельзя на чужом горе своего счастья построить. Потому, что когда за добром ты к людям с мечом ходишь, когда чьим-то рабским трудом выжить пытаешься — то мечтать все окрест станут только о том, как извести тебя скорее да надежнее. И раб твой при первом случае нож тебе в спину вгонит, и родичи обязательно освобождать его придут. Как бы силен ни был ты, но рано или поздно, а улучат момент, да изведут под корень, как мы кочевье половецкое извели. Разве не так? Сила народа русского, земли русской, духа русского в том и состоит, что своими руками мы богатство свое создаем, на себя только, на руки и мастерство свое надеемся. А с мечом — не грабить, а карать только выходим да слабых защищать. Понятно? Оттого и стоять земля русская в веках будет. А половцы с их нравами разбойничьими в небытие скоро сгинут. Как сгинули туда и хазары, и авары, как сгинут и печенеги, и византийцы, и римляне. На чужой крови и костях невозможно построить ничего. Можно только отравить ядом свой род. Рано или поздно этот яд выступит, убив если не тебя, то детей, внуков, правнуков. Как бы то ни было, но колено разбойничье истреблено будет полностью, до последнего человека. Так устроен этот мир. И ты знаешь, Одинец, это правильно. Очень правильно.