Читать книгу "Шеломянь - Олег Аксеничев"

– Пойми же, наконец! Происходящее с нами – не сон, иное! Согласись, что боль возможна только в яви, и уверься, что не спишь!

Абдул Аль-Хазред протянул князю Святославу взятый со стола небольшой нож с широким, резко сужающимся к острию лезвием.

– Боль убедит тебя, князь, – проговорил колдун, переводя безумные глаза с лезвия ножа на лицо Святослава. – Лучшее доказательство правоты – боль. Отсюда и пытки подозреваемых в преступлениях, и священные поединки обвиняемого с обвинителем. Отсюда все воинское искусство. Нет большего счастья для воина, чем лицезреть страдания поверженного противника. Припомни, Святослав, что ты испытывал, объезжая поле битвы после победы? Сострадание? Печаль? Или все-таки ощущение правоты?..

Легким, почти незаметным движением ладони араб полоснул лезвием ножа по княжескому запястью. Боль обожгла Святослава. К старости он стал острее чувствовать раны, даже, казалось, самые незначительные. Кровь, медлительно набухая, скапливалась на месте разреза, и первые капли готовы уже были сорваться и упасть на пол.

Боль была убедительной, и князь Святослав задумался о том, а сон ли все происходящее? С другой стороны, как поверить в мгновенное перемещение из Корачева в киевские палаты? Это еще невероятнее, чем чувствовать боль во сне. И Святослав решил, что продолжается наваждение или кошмар, не все ли равно, как это называть?

– Не место княжеской крови на грязных половицах, – прошелестел вкрадчивый голос арабского колдуна.

Абдул Аль-Хазред сорвал со стены висевший там колчан. По вышитому жемчужному узорочью несложно было определить его происхождение, явно чувствовались влияние и вкус Половецкого поля. Стряхнув на пол с треском рассыпавшиеся под ноги стрелы, колдун подставил под отяжелевшие кровяные капли распахнутый рот колчана, и глухой звук капели Святослав сравнил отчего-то с падением крышки саркофага.

– Помоги перевязать, – сказал киевский князь, отдернув руку.

– Перевязать? – удивился Аль-Хазред. – Что?

Запястье Святослава было целым и чистым. Не только шрама не было на руке, князю показалось, что и число старческих морщин несколько уменьшилось.

– Может, мы все-таки спим? – послышалось, или действительно в голосе араба слышалась издевка?!

Аль-Хазред перевернул колчан открытой частью книзу, и с громким перестуком на половицы посыпался крупный речной жемчуг. Казалось сначала, что не выдержали нитки, использованные когда-то неведомой степной вышивальщицей, но Святослав ясно разглядел, что жемчужины сыпались изнутри.

– Свернувшаяся кровь гниет, – заметил араб, – и разве справедливо, что единая судьба ждет кровь князя и холопа? Взгляни, не лучше ли, когда из капли благородной крови рождается жемчужина?

Жерло колчана повернулось в сторону князя, и мутные жемчужные шарики полетели к нему на грудь, словно пущенные из пращи. Мягкие удары по льняной рубахе не причиняли боли, напротив, холодное покалывание у сердца сняло там давнюю тяжесть, не отпускавшую несколько последних лет.

– В крови – жизнь, – шептал безумный араб, и князь Святослав готов уже был согласиться с этим. – И в ней же – гибель.

Вязкая, дурно пахнущая струя выплеснулась вслед за жемчугом из колчана и хлынула прямо в лицо князя киевского. На мгновение перехватило дыхание, соленые капли попали в инстинктивно приоткрытый рот, и Святослав закашлялся, поперхнувшись.

Кровь била фонтаном, заливая одежду князя и расставленные на столе блюда и кубки. Половицы напитались алой жидкостью и с отвращением стали выталкивать ее обратно. Глянцевый светившийся кровавый кисель поднимался по босым ногам князя Святослава, цепко ухватываясь за редкие седые волоски.

Кожа на щеках, куда попали первые капли, стягивалась, пока свертывалась кровь. Святослав чувствовал, как слиплись пересохшие губы, как перехватило дыхание в забитом слизистой пробкой носу.

– Гибель, – шипел Абдул Аль-Хазред, не отводя взгляда от князя.

Красные брызги отлетели от все увеличивающегося на половицах вязкого озера и попали точно в глаза Святославу Всеволодичу. Вспыхнувшее яркое пламя мгновенно ослепило князя и лишило его способности ориентироваться. Он неуверенно протянул перед собой руки, сделал шаг вперед…

Нога не нашла опоры, и старый князь рухнул лицом вниз во всхлипнувшее жадно кровавое озеро.

– Гибель…

И неведомо было, кто произнес это, безумный араб или задыхающийся князь.

Святослав открыл глаза. Неяркий утренний свет пробивался через щели затворенных на ночь ставен. Глаза Спаса из красного угла горницы сочувственно и печально глядели на пробудившегося после кошмара князя.

Сон.

Сон, слава Богу.

Слава Богу!

Святослав Киевский откинул покрывало и приподнялся на лавке, такой жесткой после беспокойного сна.

Зеленое толстое покрывало с неброским тканым узором. Покрывало, а не медвежья шуба. Паполома.

Саван.

И не на ложе пробудился князь. Он лежал на белой ткани, расстеленной поверх тисовой столешницы. Так на Руси оставляли покойника в ночь перед отпеванием.

С отвращением отбросив прочь зеленую паполому, Святослав, как был, в одной только тонкой невышитой рубахе, слез со стола. При этом с удовлетворением отметил, как послушно тело, словно и не давил груз прожитых шестидесяти пяти лет.

Невольно он оглянулся через плечо, на место, где лежал обряженный в последний путь. Странно, но там оказалось еще одно тело. Тело старика с холеной седой бородой; запрокинутое заострившееся лицо, отливающее подкожной синевой, это был именно труп, но не спящий человек.

Лицо умершего напоминало Святославу что-то близкое, только, возможно, забытое.

Свое лицо, как он мог его видеть в медном полированном зеркале либо в отражении на воде.

Святослав со страхом и недоумением глядел на самого себя, с закрытыми навечно глазами и залитыми воском ноздрями. Расчесанные волосы покорно лежали на беленой ткани, тусклые и мертвые, как сам хозяин. Изумрудная паполома бережно прикрывала застывшее тело.

В горницу тихо вошли бояре и дружинники, и князь застеснялся своей неприбранности, этой жалкой рубахи из бедной холстины. Однако приближенные словно не замечали своего господина, все свое внимание сосредоточив на теле, лежавшем на тисовом столе. Один из бояр – Святослав подумал еще, что никак не может вспомнить его имени, – заботливо поправил паполому, накрыв мертвое лицо.

Молодые дружинники-гридни, заметно нервничавшие под боярскими взглядами, боевыми топорами стали рубить стену у по-прежнему закрытых ставен, не обращая внимания на отлетавшие прямо в лицо острые щепки. Вскоре часть стены со скрежетом подалась, тяжко осев наружу. Сверху посыпался потревоженный мох, проложенный для теплоты между бревен.

Шестеро бояр приподняли столешницу с телом и понесли ее к образовавшемуся пролому. Святослав Всеволодич недоуменно смотрел на свежие спилы ножек стола. Как же он не опрокинулся, слезая со столешницы, оказавшейся без опоры?