Читать книгу "Бегом на шпильках - Анна Макстед"

Он что, совсем сбрендил?

— Саймон, — отвечаю я хрипло. — Вот те крест, и чтоб я сдохла! Клянусь, я никогда и ни за что не скажу Бабс, — и мысленно добавляю: «за какого идиота она вышла замуж». — Надеюсь, ты сейчас тоже говорил вполне серьезно, правда?

— Абсолютно, — отвечает он очень отрывисто и кладет трубку.

Сжимая нетвердыми руками чашку с мятным чаем, я благодарю Господа за ниспосланное спасение. И жили они после этого долго и счастливо. Однако рано я радуюсь: Небесный Хулиган еще не закончил. Минуту спустя телефон звонит снова. На сей раз это Франни.

— Я видела, — говорит она, — как ты целовалась с Саймоном.

Глава 27

Знаете, это все равно как пропустить на дороге другую машину вперед себя. Ты вовсе не обязана ее пропускать, но ты чувствуешь себя праведницей, тебе хочется, чтобы весь мир жил в гармонии, — и ты бескорыстно машешь рукой: мол, проезжайте! И что же ты получаешь взамен за свое беспокойство? Еще большее беспокойство. Сто процентов — ты впустила на свою полосу придурка, который будет плестись со скоростью пятнадцать миль в час, непредсказуемо тормозить перед несуществующими препятствиями, неуверенно подкрадываться к зеленому светофору, словно тот заминирован или рвать вперед, стоит тому смениться на красный. В результате ты непременно опоздаешь на важную встречу и, вполне возможно, даже понесешь громадные убытки в виде трехфунтового штрафа в видеопрокате.

Вот только сейчас все в миллион раз хуже. Я безмолвно смотрю на телефон и едва сдерживаю ярость. «Нет, Франни, ты ничего не понимаешь: предполагалось, что это все во благо!»

— Нет, послушай, — хриплю я, осознавая свое бессилие.

— Я видела тебя, — повторяет Франни. — И знаешь, что? Я думала о тебе намного лучше. Но я ошиблась в тебе, Натали. Оказывается, ты настолько одержима собственной персоной, что даже не в состоянии осознать всю безнравственность, всю порочность своего поступка.

— Но я же не…

— Пожалуйста! не! надо! делать! все! еще! хуже! пытаясь! защитить! себя! — выстреливает Франни одиночными. — Этому нет и не может быть оправданий.

Меня охватывает леденящий ужас. Это же Франни! Все, что вы скажете, может быть впоследствии использовано против вас. Поступаю так, как мне велят: то есть закрываю рот. Франни принимает мое молчание за признание вины.

— Ты, — добавляет она, — самый самовлюбленный человек из всех, кого я когда-либо встречала. Но, даже зная об этом, я все равно, ни на минуту, не могла допустить, чтобы ты…

— Нет, я не такая! — кричу я. — Я ненавижу себя!

— Чушь! — гаркает Франни в ответ. — Все твое существование крутится вокруг того, как ты выглядишь! Твоя игра в женственность уже переходит все границы! Ты самоопределяешься через мужчин! Живешь исключительно как объект мужских взглядов! Твое самолюбие подпитывается исключительно от пениса! Ты настолько ненасытна в своем самоутверждении, что на пути к поставленной цели готова даже переступить через фаллос мужа своей лучшей подруги!

Франни, — даже в этот момент я не могу не подумать об этом, — буквально зациклена на пенисах. Пытаюсь вставить слово:

— Но ведь Саймон…

— А от Саймона я вообще вне себя! — вопит Франни. — Я просто в ужасе от Саймона! (Наконец-то, хоть в чем-то мы с ней сходимся.) Меня от всего этого тошнит. Жаль, конечно, но никуда тут не денешься: напяль на козу белый парик — и мужики наперебой ринутся приглашать ее на танец. Как он мог так предать Бабс? Как он посмел? А ты-то! Ей, видите ли, непременно нужно доказывать самой себе, что все мужчины от нее без ума! Сначала — Робби, теперь — Саймон! Боже, даже подумать страшно, на что ты еще способна, но нет, хватит, пора положить этому конец, дай только дождаться конца смены, и я, не теряя ни секунды, прямиком отправляюсь в Холланд-Парк и, уж поверь мне на слово, с огромнейшим удовольствием, — вернее, без всякого удовольствия, — открою Бабс глаза на ту низость и подлость, что творятся за ее спиной, вот так!

Я сгибаюсь под шквальным огнем оскорблений, но все же умудряюсь сохранить хоть какое-то зерно здравого смысла. И выпаливаю семь стратегически важных слов, которые — очень надеюсь — успеют достичь ушей Франни до того, как меня совсем размажет по земле:

— Не говори ей, ради нее же самой!

— Скорее уж: ради тебя самой!

Франни швыряет трубку.

Я закрываю лицо обеими руками.

Какой ужас! Одна только мысль, что Бабс подумает, будто я могу с ней так поступить… Представляю себе это сюрреалистическое, кошмарное чувство предательства: как оно наползает на нее. Воображаю ее недоумевающее лицо, неверие, горькую обиду — и горло перехватывает огромный ком боли. Мне хочется сейчас же помчаться в пожарное депо и извергнуть из себя потоки правды. Но вот ведь в чем беда: моя правда столь же презренна, сколь и заблуждение. И виной всему — я. Дура, глупая, наивная дура. Неужто я и вправду подумала, что оказываю Бабс добрую услугу? Мне хотелось сыграть роль миротворца, потому что мне нужна была хоть какая-то роль в ее семейной жизни. Я просто обязана была заявить на нее свои права. Так что в какой-то степени Франни действительно права.

Мама звонит уже в третий раз: без сомнения, чтобы извести распросами про химчистку. Пусть сегодня с ней разбирается автоответчик. А я хоть и сижу в уголке кухни за письменным столом — на самом деле когда-то служившим маме туалетным столиком, — но мне сейчас совсем не до работы (это помимо того факта, что работы у меня все равно нет). Подпираю голову руками, тупо уставившись в стенку. Я — трусиха. Я боюсь лезть в драку. Думаю о Бабс и чувствую ноющую боль. Пытаюсь отделаться от нее, но та крепко вцепилась и не желает уходить. В 13:00 я сдаюсь. Хватаю сумку и отправляюсь в спортзал. Мне необходимо немедленно влезть на бегущую дорожку — и бежать, бежать, бежать. В каком-то тумане переодеваюсь в спортивную форму, практически бездыханная подхожу к ряду тренажеров, и — они все заняты. Смотрю на ближайшего ко мне конкурента. Жилистые ноги, сухощавый торс, стиснутые зубы, целеустремленный взгляд марафонца. Он выглядит так, будто вот-вот отдаст концы, и я проникаюсь к нему ненавистью. Как говорит Тони, поставь в одну шеренгу группу марафонцев и кучку наркош — и никто не заметит разницы. Язык тела этого наркомана ясно дает понять: «Не беспокоить!»

Оцениваю взглядом его соседа. Кисельные ноги, выпирающий живот и самые крошечные, самые блестящие спортивные трусики, какие только можно себе вообразить. Комнатное растение, переросшее свой горшок. При каждом оглушительно громком шаге, все его тело сотрясается, и капли пота разлетаются в разные стороны. Даже отсюда я чувствую запах его дыхания: сладковатый с гнильцой, как из компостной ямы. Он не сводит глаз с марафонца и постепенно наращивает темп. Из этого я заключаю, что он решительно настроен нестись в никуда, даже если это его убьет. «Вали отсюда! — хочется крикнуть мне. — Пока я тут стою, у меня накапливаются лишние фунты!»