Читать книгу "Будет кровь - Стивен Кинг"

Полдень. Молодой парень в крутых солнцезащитных очках и стеганой куртке (на застежке-молнии болтаются, весело позвякивая, два карабинчика) замедляет шаг, словно собирается заговорить с ней, потом проходит мимо. Холли испытывает облегчение. Она не умеет отшивать назойливых ухажеров, у нее никогда не было такой необходимости.

В пять минут первого она начинает думать, что Ондовски не придет. Потом, в семь минут первого, за ее спиной раздается мужской голос, обволакивающий, теплый – «мы-тут-все-друзья» – голос телевизионного профи:

– Привет, Холли.

Она подпрыгивает и чуть не разливает кофе. Это тот самый молодой человек в крутых солнцезащитных очках. Поначалу она думает, что это все-таки третий шаблон, но потом он снимает очки, и она видит, что это Ондовски. Лицо более угловатое, складок около рта нет, глаза посажены ближе друг к другу (для телевидения это минус), но это он. И он вовсе не молод. Кожа на лице гладкая, но Холли чувствует морщины и складки, думает, что их множество. Маскировка хорошая, но с такого близкого расстояния напоминает ботокс или пластическую хирургию.

Потому что я знаю, думает Холли. Я знаю, кто он.

– Я подумал, будет лучше, если я чуть изменю внешность, – говорит он. – Когда я Чет, меня часто узнают. Тележурналисты – не Том Круз, но… – Мысль завершает скромное пожатие плечами.

Теперь, когда он снял очки, Холли видит кое-что еще: глаза мерцают, словно они под водой… или их нет вовсе. И что-то похожее происходит с его ртом. Холли думает о том, как выглядит «картинка», когда ты смотришь 3D-фильм и снимаешь очки.

– Вы это видите, да? – Голос по-прежнему теплый и дружелюбный. Хорошо сочетается с легкой улыбкой в уголках рта. – Большинство людей – нет. Это переход. Через пять минут, максимум десять, все уйдет. Мне пришлось приехать сюда прямо с телестанции. Вы создали мне проблемы, Холли.

Она осознает, что слышит коротенькие паузы, когда он время от времени прижимает кончик языка к нёбу, чтобы не допустить шепелявости.

– Это напомнило мне старую песню Трэвиса Тритта. – Ее голос звучит достаточно спокойно, но она не может оторвать взгляда от его глаз, где склеры мерцают, превращаясь в радужку, а радужка мерцает, превращаясь в зрачок. На какое-то время они – страны с переменчивыми границами. – Она называется «Вот тебе четвертак, позвони тому, кого это волнует»[28].

Он улыбается, губы расходятся слишком широко, а потом резко смыкаются. Мерцание глаз остается, но рот уже трансформировался. Ондовски смотрит влево, где пожилой мужчина в куртке с капюшоном и твидовой кепке читает журнал.

– Это ваш друг? Или женщина, которая подозрительно долго стоит у витрины «Двадцать один навсегда»?

– Может, оба, – отвечает Холли. Теперь, когда встреча произошла, она в норме. Или почти. Эти глаза тревожат и дезориентируют. У нее разболится голова, если долго в них смотреть, но отвести взгляд… Он воспримет это как слабость. И так оно и будет.

– Вы знаете меня, но я знаю только ваше имя. Какова вторая часть?

– Гибни. Холли Гибни.

– И чего вы хотите, Холли Гибни?

– Триста тысяч долларов.

– Шантаж. – Он покачивает головой, словно она его разочаровала. – Вы знаете, что такое шантаж, Холли?

Она помнит один из постулатов покойного Билла Ходжеса: «Ты не отвечаешь на вопросы преступника. Преступник отвечает на твои вопросы». Поэтому она просто садится и ждет, ее маленькие руки сложены рядом с нежеланным куском пиццы.

– Шантаж – это арендная плата, – говорит он, усаживаясь напротив. – Причем это не аренда с правом выкупа, афера, которую Чет-Начеку знает очень хорошо. Допустим, у меня есть триста тысяч долларов, которых у меня нет. Существует большая разница между заработками тележурналиста и телеактера. Но допустим.

– Допустим, вы живете здесь очень-очень давно, – говорит Холли, – и все это время откладываете деньги. Допустим, так вы финансируете ваш… – Ваш что? – Ваш образ жизни. Прикрываете свое прошлое. Приобретаете подложные документы и так далее.

Он улыбается. У него обаятельная улыбка.

– Хорошо, Холли Гибни, допустим. Но главная проблема для меня остается: шантаж – это арендная плата. Когда триста тысяч закончатся, вы вернетесь ко мне с этими отредактированными в «Фотошопе» фотографиями и подкорректированными на компьютере спектрограммами голосов, чтобы снова угрожать мне разоблачением.

Холли к этому готова. Она и без Билла знает, что лучшая выдумка – та, что по большей части состоит из правды.

– Нет, – отвечает она. – Триста тысяч – это все, что я хочу, потому нужно мне ровно столько. – Пауза. – Хотя есть еще один момент.

– И какой же? – В приятном, вышколенном телевизионными репортажами голосе появляются пренебрежительные нотки.

– Пока давайте ограничимся денежной стороной. Недавно у моего дяди Генри диагностировали болезнь Альцгеймера. Сейчас он в доме престарелых, который специализируется на уходе и лечении таких стариков. Удовольствие это дорогое, но проблема в том, что ему там очень не нравится, его это расстраивает, и моя мать хочет привезти дядю домой. Но заботиться о нем она не сможет. Думает, что сможет, но не получится. Она сама стареет, у нее тоже проблемы со здоровьем, и дом необходимо перестроить под инвалида. – Она думает о Дэне Белле. – Пандусы, транспортировочный стул, специальная кровать, но это мелочи. Я хочу организовать для него круглосуточное дежурство, включая присутствие днем дипломированной медсестры.

– Какие дорогие планы, Холли Гибни. Похоже, вы очень любите своего старого дядюшку.

– Да, люблю, – отвечает Холли.

Это правда, пусть даже иногда от него одна головная боль. Любовь – это дар. А еще цепь с наручниками на концах.

– Его физическое состояние оставляет желать лучшего. Главная проблема – хроническая сердечная недостаточность. – Она вновь черпает вдохновение от Дэна Белла. – Он в инвалидном кресле и с кислородной подушкой. Может прожить два года. Может три. По моим расчетам, трехсот тысяч долларов должно хватить на пять.

– А если он проживет шесть, вы вернетесь ко мне.

Она думает о Фрэнке Питерсоне, убитом другим чужаком во Флинт-Сити. Убитом ужасным, крайне болезненным способом. И внезапно ее охватывает ярость по отношению к Ондовски. К нему, к его вышколенному репортерскому голосу, к его снисходительной улыбке. Он же какашка. Только какашка – это мягко сказано. Холли наклоняется вперед, фиксирует взгляд на его глазах (которые, слава богу, завершают трансформацию).

– Послушай меня, ты, кусок говна, который убивает детей. Я не хочу просить тебя о большей сумме. Я не хотела просить тебя и об этой сумме. Не могу поверить, что действительно собираюсь дать тебе выйти сухим из воды, но если ты не сотрешь с лица эту долбаную улыбку, я могу и передумать.