Читать книгу "Охота на охотника - Владислав Морозов"

Иногда по темным улицам пробегали и какие-то явно занятые делом и очень довольные собой штатские (среди них почему-то было много сопляков в темной гимназической форме и фуражках), с маузеровскими винтовками и красными повязками. Проезжая через город, мы видели, как в одном месте группа таких вот энергичных личностей тащила, ну явно в узилище, какого-то солидного дяденьку, со слегка побитой рожей, облаченного в форму, несколько напоминавшую опять-таки российскую жандармскую (левый погон на его сюртуке уже был оторван с мясом). В городе новый шериф, ни стрельбы, ни матерных песен…

Ну да, где торжества, там, неизбежно, и аресты. Какой-нибудь сатрап-полицмейстер уже таки успел попасть в руки восставшего народа? Что, Тибул с Просперо рванули на дворец Трех Толстяков?

В какой-то момент Бургунджиев свернул влево, но потом резко остановился и сдал машину назад. Я присмотрелся – дальше по улице, впереди нас, на небольшой площади радостно бесновалась и гомонила толпа минимум в пару сотен рыл обоего пола, проехать через которую нам было бы явно затруднительно. Я прислушался – над толпой слегка возвышался борт небольшого грузовика-полуторки, с которого несколько парней и девок с красными повязками раздавали толпе то ли газеты, то ли листовки. Одновременно невидимый нам духовой оркестр громко и с чувством играл какую-то смутно знакомую музыку, а местные пейзане что-то неразборчиво пели. Слова были какие-то незнакомые, но в песне я без труда узнал «Катюшу», исполняемую, судя по всему, на болгарском языке. Хотя, сей шлягер в те годы кто только не пел (включая немцев и итальянцев), причем, зачастую с какими-то своими, имеющими национальную специфику, словами. Вот это самое обычно и называют полным отпадом. Сплошное горе без ума и праздники до слез…

И, когда завтра или чуть позже сюда приедут советские танки, их броню совершенно искренне засыплют охапками осенних астр и георгинов (ну или какие у них тут, в Болгарии, цветы?), а танкистов будут обнимать, целовать и поить ракией, причем тоже совершенно искренне. Наших дедов и прадедов тогда было за что любить, особенно в Восточной Европе. Это сейчас все эти восточные славяне почти поголовно превратились в неблагодарных поросят. Ну да те, кто уже в наше время понаехал туда из разных сомнительных южных краев, очень скоро доходчиво объяснят европейским «исполинам духа» всю глубину их заблуждений (а заодно – что такое неблагодарность и толерантность вкупе с демократией) – ножики-то для этого давно заточены.

– Вам куда? – спросил Бургунждиев совершенно в стиле классического совкового таксиста, выворачивая руль и уводя автомобиль направо, в улицу, противоположную площади с то ли митингующими, то ли просто ликующими обывателями. Чувствовалось, что людей он любил исключительно в малых дозах и толпа не вызывала у него никакого восторга.

– Нам нужна улица Крайна, – проинформировала его Ката.

Ага, то есть она четко знала, куда мы направляемся, но мне не сказала. Ладно, я это запомнил.

Немного попетляв по городку (чем дальше мы были от его условного центра, тем безлюднее становились улицы), мы довольно скоро достигли нужного места.

Во всяком случае, судя по всему, имевшая в голове некий четкий план местности Ката в какой-то момент попросила водителя остановиться. Затем она протянула Бургунджиеву вторую часть обещанных денег и вслед за мной выбралась из машины, по возможности искренне поблагодарив наших попутчиков. Оказавшись на свежем воздухе, я постарался держать автомат на правом плече, на ремне, стволом вниз, так чтобы на него обратили внимание хотя бы не сразу. А то мало ли за кого могли принять в этом городе в ту ночь человека в штатском, вооруженного «ППШ», – за партизана или вовсе даже наоборот, за шпиона.

Хлопнула закрытая графиней задняя дверь, и «фордик» уехал, оставив нам на память о себе запах перегоревшего бензина.

Оставалось только верить, что наш попутчик немедленно не рванет в местную полицию с подробным докладом, как его остановили под дулом автомата, обидели, ограбили, заставили, принудили, ну и так далее (про уплаченные им за мелкие услуги деньги «пострадавшие» в подобных случаях, как правило, злостно умалчивают). Однако, судя по дальнейшему, в полицию Бургунджиев все-таки не пошел.

Что вообще можно было пожелать в столь непростой момент этому оптовому торговцу овощами и его жене? Эмигрировать или не дергаться и просто ровно сидеть на заднице? Даже не знаю, что хуже, ведь дальше события в Болгарии пойдут по нарастающей. Сначала привычным путем всеобщей национализации разных подобных им буржуев прижмут к ногтю и раскулачат, а в 1946-м в Болгарии уже будет вполне себе коммунистическое правительство. Хотя, фиг его знает, я же точно не знал, собирался этот Стоян делать ноги из родной страны или же нет?

Мы медленно пошли по пустынной улице. Прохожих, да и вообще людей нигде не было видно, фонарей здесь тоже не водилось. Тусклый свет горел лишь в окнах некоторых домов. Похоже, здесь либо рано ложились спать, либо большинство населения отправилось, как и все прочие, митинговать и праздновать. Скорее первое – эта улица как-то не сильно напоминала пролетарские трущобы. Словно в подтверждение моих мыслей, в одном месте за забором, явно почуяв чужих, дежурно забрехала собака, но быстро успокоилась.

– Я так понял, беседовать с хозяином явки будешь ты? – на всякий случай уточнил я.

– Если вы не против. Только автомат не светите, пока я не скажу! – попросила Ката.

– Понял, не дурак…

Несколько минут спустя мы подошли к крытому черепицей одноэтажному дому с номером «7» на табличке над калиткой, вокруг двора тянулся высокий каменный забор, за которым, похоже, был фруктовый сад. Неярко светилось только одно окно дома; я не понял, электрическое это было освещение или от керосиновой лампы.

Графиня запахнула пальто и деликатно постучалась в калитку костяшками пальцев.

– Кой е там? – не сразу отозвался где-то за калиткой хрипловатый мужской голос.

– Чака гости? Здравей ти от баба Наста! – ответила Ката.

Что еще за баба Наста? – не понял я, но вслух этого вопроса не задал. Похоже это был заранее оговоренный пароль, некий болгарский аналог пресловутого «славянского шкафа».

– Няма за нонвода се извиня! – сказал неизвестный и невидимый мужик после небольшой паузы. Интересно, почему он вдруг ответил, что ему не за что извиняться? А, кажется, это был отзыв на пароль! Ну да, на каждый «славянский шкаф» непременно найдется какая-нибудь «никелированная кровать»…

Потом лязгнул засов, калитка открылась, и мы оказались в полутемном дворе, на дорожке, выложенной чем-то, вроде битого камня – рассмотреть лучше в темноте было сложно.

Видимый у калитки в качестве не очень отчетливого светлого силуэта хозяин дома (или, если хотите, явки) пригласил нас войти в свое жилище. Графиня молча кивнула, и мы поднялись по ступенькам, а через минуту он уже догнал нас, надежно заперев калитку. Из полутемной прихожей (или, если хотите, – сеней) мы попали в небольшую комнату, где над окруженным несколькими стульями заковыристой работы круглым столом горела тусклая электрическая лампочка в зеленом матерчатом абажуре. На окне занавесочки, все чистенько и убрано – явно чувствовалось присутствие в доме женщины или женщин, как минимум на уровне приходящих кухарки или уборщицы.